Феликс Медведев - О Сталине без истерик
На Арбате, у моего друга Жана Катала я иногда встречал французского политического обозревателя Жоржа Бортоли. Оба они были крайне критичны по отношению к режиму Сталина и очень хорошо информированы. Они часто говорили о репрессиях, но никогда не называли таких безумных цифр, которые впоследствии сделает официальными антикоммунистическая пропаганда: 10 миллионов. Неужели для того, чтобы оправдать лозунг: «Хуже Гитлера», понадобилось к истинным цифрам добавить ноль?
Я не хочу, чтобы, прочитав это, кто-то сказал: «Гароди – сталинист, он пытается оправдать Сталина». Говоря о Сталине, я просто пытаюсь не быть ни глухим, ни снисходительным.
Когда я побывал однажды на Новодевичьем кладбище в Москве, меня подвели к могиле жены Сталина Аллилуевой. Ничего детального об их отношениях гид мне не рассказал, зато почти со слезами на глазах поведал, что Сталин до самой смерти регулярно приходил сюда собраться с мыслями.
В один из моих приездов в Москву меня разместили в поместье, где Сталин жил незадолго до смерти. Лицо, которому было поручено мое устройство, позволило мне посетить здание.
Расположенная посреди леса дача вождя напоминала крепость, камни которой выражают недоверчивость Сталина и его маниакальную боязнь заговора. Молодая женщина, сопровождавшая меня, была ассистентом кафедры новейшей истории университета. Она объяснила мне, что Сталин предавался здесь пьянству и дебошам, что сюда ему привозили маленьких девочек…
Я сказал ей: «Вы – историк, и вы хотели бы заставить меня думать, что все зло идет от личных пороков Сталина. Достаточно, следовательно, заменить плохого человека хорошим – и все пойдет прекрасно. Я удивляюсь тому, что вы не задаете себе вопрос: был Сталин причиной или следствием? Может быть, он был продуктом определенной структуры власти? Следовательно, нет ли чего в логике этой системы, что могло бы рождать такого рода политические отклонения от нормы?»
* * *– Вы переживали, когда вас исключили из партии? Это было для вас неожиданностью?
– Для меня это был опаснейший, кризисный момент. Я даже хотел покончить с собой. Ведь к тому времени я состоял в партии 37 лет, и вдруг моя жизнь лишилась всякого смысла.
– А потом?
– А потом я втянулся в научную работу. Стал думать над проектами будущего. «Альтернатива» – десять лет я обмозговывал это понятие, ставшее названием новой книги. Книги о том, как нам снова завоевать надежду. Это был призыв к живым людям. Книга имела огромный успех. Она разошлась тиражом в 190 тысяч экземпляров – для нас это огромный тираж, небывалый. Мне даже как-то неловко сравнивать, но она имела куда больше успеха, чем книги Сартра.
Роже Гароди интереснейший собеседник. Временами кажется, что он играет, эпатирует, при этом может казаться архаичным, замшелым в своих убеждениях о прошлом.
Часть его бурной жизни прошла в Москве, он встречался со Сталиным, он гордится своим прошлым. И вообще многим гордится: портфелем из крокодиловой кожи, подаренным ему Фиделем Кастро, учеными степенями и званиями, разного рода наградами, знакомствами с удивительными людьми, такими разными, как Жан-Поль Сартр и Каддафи, представителями Ватикана и Эренбургом. Своими книгами – они занимают целый стеллаж снизу доверху. Думаю, ему было приятно, что о нем помнят в Москве, что русский журналист приехал к нему в дом, где он живет уже много лет.
Он торопится, спешит завершить задуманное. С удовольствием дарит последние свои книги. Название одной из них – «Моя гонка по веку в одиночку». Но мне кажется, что Гароди никогда не был одинок. Вся его жизнь была борьбой, а борьба предполагает соперника. Он не одинок даже сегодня, на закате жизни. Он ведет диалог. Диалог с белым чистым листом бумаги.
Шенвир на Марне, Франция, май, 1990Часть II. Размышления о сталинщине
Идол лежит лицом вверх
В самый застойно-брежневский период по командировке «Огонька» я попал на самый север Сибири – в бывший Туруханский край. Добирался долго и трудно: самолетами, вертолетами, оленями. Цель командировки – описать ссыльные места Чернышевского.
И вот как-то вертолетчик предложил мне отклониться от обычного маршрута: «Не пожалеешь, – пообещал он, – такое покажу. Ведь наверняка в эти края больше не попадешь».
Уже на подлете к селу Курейка я увидел на берегу Енисея посреди тайги остатки странного помпезного сооружения.
– Это пантеон Сталина. Когда-то здесь стояла статуя – огромная, устрашающая, вроде бы, считалась одним из самых больших памятников «вождю народов», – рассказывал мой «экскурсовод». – Но ее снесли. Однажды ночью к идолу, как здесь величали этот памятник, подъехал трактор. Обвязав бетонную фигуру тросами и веревками, люди с помощью мощной машины попытались свалить истукана. Но не получалось. Только с помощью взрыва удалось его низвергнуть и оттащить в Енисей. Теперь он лежит на дне. Капитаны не любят проходить над этим местом, даже местные на лодках обходят его стороной. Примета, видно, плохая. Лежит-то идол лицом вверх…
Мне привиделось: лежит и все видит… «Ужо вам!»
Я вспомнил строчки Евтушенко из стихотворения «Наследники Сталина», которое было написано поэтом сразу после выноса тела Сталина из Мавзолея в 1961 году:
…Хотел он запомнить
всех тех, кто его выносил, —
рязанских и курских
молоденьких новобранцев,
чтоб как-нибудь после
набраться для вылазки сил,
и встать из земли,
и до них,
неразумных,
добраться…
Пантеон Сталину в Курейке сооружали строители-заключенные, которых пригнали сюда из Норильска в конце сороковых годов. В проекте архитектора Сергея Хорунжего оговаривалось, что «конструкции здания должны выдержать эксплуатацию в течение двухсот лет». Специально для пантеона заготовили двести свай из лиственницы, считающейся единственным в мире деревом, не поддающимся гниению. Особые трехслойные окна завезли из Китая. Расчет был таким, чтобы даже при пятидесятиградусном морозе зверский холод внутри не ощущался. Решено было село Курейку с прилегающей территорией благоустроить, чтобы создать соответствующий фон величественному музейному павильону вождя.
