Игорь Оболенский - Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений
В эти дни из Германии в опечатанном вагоне прибыл Ленин. И теперь каждый день мы слышали вопли толпы, скандирующей лозунги возле дома бывшей балетной танцовщицы и фаворитки императора[50], в котором временно остановился Ленин.
Как-то я отправилась в магазин, чтобы купить икры. Но она оказалась непомерно дорога. Я не смогла купить икру, в отличие от солдат, которые толпились в магазине и, казалось, имели предостаточно денег на любой деликатес.
Однажды я заметила толпе: «Вот бы посадить Ленина в опечатанный вагон и отправить обратно в Германию». В ответ я услышала искренний смех.
Часто возвращаясь после моих ежевечерних визитов к принцессе Ольденбургской и графине Сольской, мы с мужем слышали, как где-то в темноте то и дело раздавались выстрелы.
Во время непродолжительного пребывания Керенского на посту главы Временного правительства Сазонов[51] был назначен послом в Англию. Но когда он уже собрался ехать и прибыл на вокзал, то исчез при весьма загадочных обстоятельствах.
Его пост был передан моему мужу. Сэр Джордж Бюкенен[52] позвонил Александру и сказал, что его кандидатура одобрена королем Георгом и он будет считаться в Лондоне персоной грато.
Но в этот момент правительство Керенского неожиданно отказалось от участия в социалистической конференции в Стокгольме, в котором мой муж видел выход из сложившегося кризиса. И тогда Александр сам отказался от своего намерения ехать в Лондон. Это все произошло в мае 1917 года. События, которые последовали в течение следующих десяти месяцев, теперь являются фактом истории.
Бытовая жизнь усложнялась с каждым днем, продукты дорожали и становились дефицитом.
При этом всевозможные трагические события происходили с тем или иным человеком из нашего окружения. Так, генерал Стаклерберг был застрелен группой солдат возле своего дома на Миллионной улице. Он был убит безо всяких причин, просто кому-то показалось, что он стрелял из своего окна.
Родственники всюду искали его тело, но тщетно. Пока мой муж, обойдя все больницы и морги, не обнаружил тело генерала в покойницкой Обуховской больницы.
Друг генерала барон Николаи захоронил тело в своем имении Мон Репо в Финляндии.
Мы тоже уехали в Руп в январе 1918 года. Не найдя извозчика, который доставил бы нас на Финляндский вокзал, мы добирались до него пешком. Два дворника и мой племянник помогали нам нести багаж.
Глава 16
Учредительное собрание – какой это был памятный момент в истории России и каким фиаско он завершился!
Благодаря поддержке немцев из Херсонской губернии членом собрания был избран и мой муж. Но Учредительное собрание было открыто и тут же распущено большевиками.
Я тогда гостила у Ольденбургских в Финляндии, когда муж сообщил мне о судьбе собрания из Мон Репо в Финляндии, где он тогда находился.
В течение четырех месяцев, пока шла гражданская война, я жила у Ольденбургских. Между мною и мужем было всего четыре часа езды, но мы были отрезаны друг от друга. В тот момент два кузена мужа находились в Копенгагене (один был поверенным в делах России), и они смогли сообщить мне, что Александр в безопасности и здоров.
8 мая 1918 года я отправилась в Петербург. С Финляндского вокзала мне пришлось добираться до дома тем же способом, что и минувшим январем, – пешком.
Муж пришел встретить меня. Я заметила, что он был очень печален. Вечером дома Александр сообщил мне, что мой брат Георгий умер в Сухуми 18 февраля, в день, когда город бомбили большевики. Прошло три месяца со дня его смерти, и я ничего об этом не знала!
В нашем доме происходили неприятные изменения. Нам приходилось продавать ковры, чтобы сводить концы с концами. Еда была в большом дефиците.
Глава Нейтральной Шведской комиссии по обмену гражданскими узниками назначил моего мужа своим ассистентом. Благодаря этому он <Александр> смог помочь некоторым нашим друзьям выехать в Литву или Украину.
Петербург выглядел очень грязным и неуютным. Смольный институт (учебное заведение для дочерей дворянства), где теперь находилась резиденция большевиков, пребывал в ужасном состоянии, и мой муж чувствовал себя почти физически больным, когда ему по делам приходилось там бывать.
Как сотрудник комиссии по обмену гражданскими узниками, тем не менее он мог наслаждаться порцией собачьих галет и мясом с кашей – ужасной смесью, которую он находил превосходной.
Мой муж, дворник и прачка – как работающие – получали полфунта хлеба, тогда как нам полагалась лишь 1/8. Когда мы уже больше не могли содержать слуг, у нас осталась лишь старая нянька Чичерина (брата министра иностранных дел), которая жила в нашем доме. Она осталась с нами и готовила нам еду.
В месяц на домашнее хозяйство нам позволялось снимать с нашего счета в банке только 150 рублей. Из этих денег мы должны были платить зарплату и кормить двоих прачек. Наша повариха была чудной женщиной. Мы вместе ходили на базар и покупали провизию.
В нашем втором доме, который находился в том же дворе, теперь разместился полк кавалерии. У них муж покупал овес, из которого мы готовили кофе и кашу. Наш скудный паек сахара мы делили на восемь частей.
По воскресеньям к нам приходили племянники и племянницы мужа, и мы угощали их рыбным пирогом, большая часть которого состояла из картофельных очисток.
Из Швейцарии мы получили таблетки какао, которые сосали, прогуливаясь по улице. Сама жизнь, за исключением продовольственного вопроса, все больше и больше напоминала прежнюю, до прихода к власти большевиков. Друзья приходили в гости, и мы, как и в старые дни, музицировали.
Но где-то подсознательно не покидало ощущение безнадежности, становилось ясно, что дальше так продолжаться не может. И это заставляло нас что-то предпринимать.
Наш старший дворник был главой домового комитета. И однажды меня, как рядового члена, «пригласили» в его комнату на заседание. Жена дворника была хозяйкой вечера.
Когда я хотела купить теплые вещи или даже просто калоши для нашей старой няни, мне приходилось спрашивать разрешение у комитета.
Парадный вход был закрыт, и посетителям приходилось входить в дом через черный ход – такое распоряжение отдал рабочий комитет, и наш дворник следил за его выполнением.
Как-то вечером, когда мы с друзьями находились в гостиной, явилось несколько человек, которые потребовали информацию о нашем жилище. Когда мы ее предоставили, они приказали поселить наших слуг, живших на верхнем этаже, в кладовую комнату на нашем этаже. Саму квартиру, по счастью, оставили нам.
Мы оставались в Петербурге до сентября, когда решили попробовать вернуться в Латвию, гражданином которой был мой муж, и поехать в Руп, который тогда занимали германцы. Мы уезжали в тот самый день, когда хоронили Урицкого[53].
