Вячеслав Бондаренко - Вяземский
Вяземский терпеть не мог перемен. Будущего он не любил, не очень любил и настоящее; начинал привечать его только тогда, когда оно делалось прошлым. За неподвижность, неизменность обстановки ценил старый князь изящные дворцовые пригороды столицы. Здесь, в Петергофе и Царском, ничего не менялось: дева склонялась в тысячный раз над разбитым кувшином, Катульский монумент, у которого когда-то бродили с Жуковским, был на месте, в Лицее озорничали тени Пушкина и Дельвига, неслышно подкатывали придворные экипажи, раскланивались с Вяземским такие же, как он, древние фрейлины и отставные генералы времен Николая I… Никитенко, повидавший князя в апреле 1872 года, так описывает его состояние: «Он довольно мрачен, однако беседовал со мною как всегда, без малейших признаков какого-нибудь внутреннего расстройства, кроме грустного сознания, что он не так здоров, как бы желалось, и уже очень стар». А Валуев отметил коротко: «Печальная развалина, освещаемая царскосельским солнцем»…
Свое 80-летие 12 июля 1872 года Вяземский отметил двумя строфами:
Все сверстники мои давно уж на покое,
И младшие давно сошли уж на покой;
Зачем же я один несу ярмо земное,
Забытый каторжник на каторге земной?
Не я ли искупил ценой страданий многих
Все, чем пред Промыслом я быть виновным мог?
Иль только для меня своих законов строгих
Не властен отменить злопамятливый Бог?
Упрекнув Бога в злопамятности[117], бедный князь и не подозревал, что именно из-за этого в будущем его ждет пусть временная, но оттого не менее грустная и сомнительная репутация поэта-атеиста — ее изобретут для него советские литературоведы. Естественно, до революции эти стихи не могли быть опубликованы: их не пропустила бы церковная цензура. Зато в материалистическом 1935 году из позднего Вяземского уже вовсю лепили богоборца. В.С. Нечаева опубликовала пометки, которые князь «крупным старческим почерком» делал на полях авторского экземпляра сборника «В дороге и дома», напротив своих же религиозных стихотворений: «Все это глупо и пошло», «Все это ложь поэтическая», «Ложь и это»… Ну а уж такое стихотворение, как «Свой катехизис сплошь прилежно изуча…», и вовсе было лакомым блюдом для литературоведения атеистической эпохи:
Свой катехизис сплошь прилежно изуча,
Вы Бога знаете по книгам и преданьям,
А я узнал его по собственным страданьям
И, где отца искал, там встретил палача.
Все доброе во мне, чем жизнь сносна была,
Болезнью лютою все Промысл уничтожил,
А тщательно развил, усилил и умножил
Он все порочное и все зачатки зла.
Жизнь едкой горечью проникнута до дна,
Нет к ближнему любви, нет кротости в помине,
И душу мрачную обуревают ныне
Одно отчаянье и ненависть одна.
Вот чем я Промыслом под старость награжден,
Вот в чем явил свою премудрость Он и благость:
Он жизнь мою продлил, чтоб жизнь была мне в тягость,
Чтоб проклял я гот день, в который я рожден.
Спору нет, в этом стихотворении Вяземский действительно предъявляет Провидению крупный счет. И его раздраженные пометки на полях собственной книги тоже существуют. Вот только стоит ли вкладывать в них такой смысл, какой виделся советским литературоведам-атеистам — в частности, В.С. Нечаевой и Л.Я. Гинзбург?..
Мы не станем возвращаться к эволюции отношения Вяземского к православию, заметим только, что на протяжении 50—60-х годов глубокая вера Вяземского не вызывает никаких сомнений — в дневниках поэта встречается немало записей о посещении церковных служб, а исступленность религиозных стихотворений начала 40-х сменяется теплым и глубоким христианским чувством, которым пропитаны даже многие «светские» на первый взгляд стихи князя. Примеров можно привести множество — достаточно обратиться к таким стихотворениям, как «Александру Андреевичу Иванову», «Александре Ильинишне Карамзиной», «Государыне Императрице», «Матери от детей», «Поздравить ли мне вас?», «Памяти Авраама Сергеевича Норова». Отдельно стоят такие жемчужины русской православной лирики, как «Одно сокровище», «Молись (М.А. Бартеневой)», «Молитва Ангелу-Хранителю», «Сельская церковь», «На церковное строение», «Во внутрь блестящего чертога…». Одним из шедевров Вяземского стало изящное переложение ексапостилария[118] «Чертог Твой вижу, Спасе мой…»:
Чертог Твой вижу, Спасе мой,
Он блещет славою Твоею, —
Но я войти в него не смею,
Но я одежды не имею,
Дабы предстать мне пред Тобой.
О светодавче, просвети
Ты рубище души убогой,
Я нищим шел земной дорогой:
Любовью и щедротой многой
Меня к слугам своим причти.
И вот после таких полных благости строк — язвительные стихи 1872 года… Можно и впрямь подумать, что престарелому князю изменила вера, что «в его поэзии… отчетливо вырисовывается лицо старого безбожника» (В.С. Нечаева).
В 1935-м такая трактовка облика позднего Вяземского была созвучна эпохе и потому привлекательна. И удивительно не это, а то, что ветхая легенда сталинских времен дожила до нынешних дней — и мало кем теперь подвергается сомнению. Более того, «Вяземский-богоборец» стал чуть ли не расхожим штампом, а «Все сверстники мои давно уж на покое…» — одно из самых цитируемых его стихотворений!..
Пожалуй, это можно объяснить только двумя обстоятельствами. Во-первых, материалистической эпохе приятно было иметь дело со «старым безбожником». Это и «увлекательно», и менее «шаблонно», словом, — «пикантно». А во-вторых, мало кого на самом деле интересует подлинный облик позднего Вяземского. Куда проще воспринимать не реалии, пусть и ушедшие, а штампы.
По нашему мнению, «богоборческие» стихи Вяземского — не более чем случайность в его творчестве. Но им «повезло» — они были подняты на щит атеистами 1930-х годов. А потом им «повезло» вдвойне и втройне — они фактически подменили собой подлинную духовную биографию позднего Вяземского!.. О реальном человеке, настроениях, мыслях и надеждах нескольких лет его жизни стали судить по двум стихотворениям. Пожалуй, история русского литературоведения не знает другой такой разительной ошибки (можно вспомнить разве что исследователей, ставивших знак равенства между Лермонтовым и Демоном…). Впрочем, то была не ошибка, а социальный заказ, не имеющий никакого отношения к поиску истины, — плюс, еще раз повторимся, попросту равнодушие к Вяземскому…
