Дитер Хэгерманн - Карл Великий
В отличие от императоров античности, поздних византийских императоров, римских пап и предшественников из династии Меровингов, которые свои послания и грамоты почти исключительно удостоверяли собственноручной подписью, Карл предпочитал известную монограмму, составленную из букв его имени — «КАROLUS». «Имеющее форму ромба «О» своей верхней половинкой одновременно призвано было изображать «А», а нижней — «V», в то время как к его четырем уголкам в твердой последовательности прибавляются согласные К, R, L, S» (Вильгельм Эрбен). Так, отходя от традиции отца и дяди, которые в качестве подписи использовали знак креста, широко применявшийся при совершении юридических сделок вплоть до окончания эпохи средневековья, Карл ввел в обиход монаршыо монограмму, особенно при оформлении крупных торжественных привилегий. Если впоследствии король в лучшем случае делал графическую отметку, подтверждавшую его причастность (или засвидетельствование) к чему-либо, то Карл, по мнению Теодора Сиккеля, собственноручно обозначал на бумаге весь срединный ромбик с составляющими его имя гласными. Таким образом, эту разновидность подписи нельзя истолковывать как доказательство малограмотности монарха. Кроме общепонятного знака креста, монограмма обозначает авторитет монаршей власти, причем одного взгляда неграмотных людей на монограмму, как на печать и «продолженный шрифт» протокола и эсхатокола вместе с «улсем», было достаточно, чтобы убедиться в королевской значимости документа.
Вместе с тем описанная Эйнхардом система обучения подрастающего поколения доказывает, что в осуществлении претензий на образованность королевская семья давала своему окружению пример для подражания, причем программа воспитания не отличалась узкоклерикальной направленностью. Так, уже в конце VIII века, а особенно в первой половине IX столетия появились вполне образованные миряне, среди них маркграф Эрик Фриульский, воспринявший написанное Алкуином «Искусство жизни», и его преемник Эберхард, который в 867 году в своем завещании отдал распоряжение насчет собственной богатой библиотеки. К этой же когорте принадлежала Джуда, составившая для своего сына свод правил поведения на основе многочисленных цитат из Библии и святоотеческих произведений, полученных от одного священнослужителя. Своей образованностью славились также Гизела, сестра Карла, аббатиса монастыря Шелль под Парижем, а также его дочь Ротруда. В этой связи нельзя не вспомнить кузину Карла Гундраду, ставшую монахиней обители Стекруа (Пуатье) в 814 году. Именно ей ученый англосакс Алкуин презентовал трактат «Природа души».
Вопиющее противоречие между письменной цивилизованностью и устной архаикой было, без сомнения, характерно для многих областей сельского общества эпохи династии Каролингов. Но монарший двор, а порой и резиденции аристократии и монастыри, имевшие школы по образцу Рейхенау, а также соборы со своими учреждениями, находившиеся под влиянием церковных реформ в области воспитания, с переменным успехом закладывают ориентированную на христианский позднеантичный период основу воспитания и образования на Рейне и Дунае, оно распространяется на восточные и юго-восточные земли в некогда «варварских» регионах! Хотя в урбанизованных районах Италии или Галлии культурный уровень, начиная с так называемого великого переселения народов, заметно упал, но не полностью, как убедительно и вне всякой временной связи доказывает, например, библиотека соборного капитула Вероны.
В возвращении «корректно» дошедших по преданию и скопированных текстов из классической античности и позднеантичных святоотеческих произведений латынь, один из трех священных языков, приобрела свое качество lingua franca, под защитой которой, сравнимой разве что с находящимся в обращении денарием и римской ориентацией церкви и общества, Запад сумел утвердиться в его культурно-этическом многообразии.
Образование, дарованное Карлом своим чадам, детали которого нам, правда, неизвестны, было расширено и обогащено вполне традиционным образом: сыновьям монарх, как водится, велел осваивать верховую езду, охоту и военное дело. По свидетельству Эйнхарда, в этом отношении франки были недосягаемы для всех. Эти навыки до самого XX века повсюду объединяли высшую аристократию с правящими династиями. В военных походах и на охоте человек и лошадь образуют нерасторжимое единство, в большой степени определявшее внутренний мир и самоценность аристократии.
Девочки же, то есть дочери и внучки Карла, осваивали прядильно-ткацкие ремесла. В биографии Августa, которая довлела над житием Карла в исполнении Эйнхарда, обучение в указанных сферах является свидетельством особой строгости разочарованного цезаря по отношению к дочери и внучкам, а также доказательством его стремления к возрождению древнеримских добродетелей. В жизнеописании IX века, наоборот, присутствует иная содержательность: освоение прядильно-ткацкого ремесла в глазах Карла, равно как и его биографа, вовсе не является занятием простолюдинов, заслуживающим осуждения. Это, наоборот, как бы абсолютно естественный процесс подготовки молодых девушек к брачной жизни и к будущему положению хозяйки дома. На это же указывает закон франков Lex salica, квалифицирующий как состав преступления похищение свободной девушки из ткацкой мастерской.
Система образования и воспитания обнаруживает стремление отца уберечь подрастающее поколение обоего пола от безделья, развращающего души. В качестве основополагающей задачи этих процессов проступает сохранение «народных» основ королевского правления. Кроме того, практически ориентированное обучение и воспитание подрастающего поколения, по-видимому, было призвано предотвратить внедрение специального придворного церемониала по византийскому образцу, таившего опасность высокомерия и изоляции от общества. Карл делал ставку на открытый, непретенциозный характер правления и такую форму общения, которое, к примеру, допускало совместное купание в ахенских термах вчетвером. Вероятно, это объяснялось прежде всего индивидуальными чертами его натуры и его «гением дружбы», но вместе с тем содержало осознанный благостный принцип правления.
Неприязненное отношение Карла к «торжественному церемониалу» и к приспособлению к чужим нравам и подходам, а также его решимость сохранить унаследованное проявляется во внешнем облике монарха. Он предпочитал носить национальные франкские одежды: это — холщовая рубашка и панталоны, обшитые до голени полосками материи; туника в виде накидки с шелковой каймой и неизменные сапоги. Зимой к этому наряду добавлялись теплые шкуры и голубого цвета пелерина. Кроме того, монарх опоясывался мечом, который при возложенной короне в торжественные дни и по случаю государственных приемов заменялся на усыпанный драгоценными камнями экземпляр в комплекте с тканными золотом одеждами и украшенными драгоценными камнями башмаками. Эйнхард особо подчеркивает, что Карл лишь два раза появлялся в византийской хламиде и римских башмаках — в первый из уважения к папе Адриану, а во второй — к папе Льву, предположительно в 781 году по случаю помазания и коронации своих сыновей Людовика и Пипина и в 800 году на Рождество в связи с обретением императорского достоинства.
