Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев
После заключения мирного договора Румянцев заболел малярией и все приятные и неприятные новости получал, прикованный к постели. Его перевезли в Фокшаны, окружили теплом и заботой. В ставку прибыл граф Салтыков и взял на себя управление внутренними делами армии. Необходимо было готовить войска к выходу из княжеств, а это требовало особого внимания.
Иногда жестокая малярия отпускала Румянцева, и он вновь активно вмешивался в ход событий. Хотелось ему довести до конца великое дело войны и мира, которому отдал столько времени и сил. А на этом пути то и дело вставали преграды. Вскоре после переговоров он узнал, что по дороге в Константинополь скончался верховный визирь Мегмет-паша. Новый визирь Изет-Мегмет-паша лишь 21 августа прислал Румянцеву из Константинополя своего чегодаря с письмами, в которых подтверждал соблюдение кондиций, заключенных его предместником и Румянцевым. Но почему-то у берегов Крыма бросили якорь турецкие корабли с войсками? Может, ждут, пока Долгоруков очистит Крым?
В середине сентября болезнь начала отпускать Румянцева. Приехавший временно заменить его на посту главнокомандующего армией Репнин писал Потемкину, узнав о выздоровлении Петра Александровича: «Я нашел фельдмаршала в крайней еще слабости и в несостоянии встать с постели, хотя уже из всей опасности и вышел. Жалко на него глядеть и на всех здесь находящихся; из всего города сделалась больница. Игельстром был очень болен, но уже ходит. Завадовский лежит, Аш, Велда, кн. Андрей Николаич тоже – одним словом сказать, все почти больны лихорадками и горячками. Из всех людей фельдмаршальских один его егерь только здоров, а прочие все или лежат, или насилу таскаются…»
Репнин вскоре уехал в Петербург. А Румянцеву Екатерина II предложила командовать и второй армией, потому что князь Долгоруков подал прошение об отставке по состоянию здоровья и вскоре ее получил.
Из Константинополя стали приходить тревожные письма временного поверенного в делах полковника Петерсона, в которых он сообщал о борьбе французского посла и некоторых влиятельных придворных Турции против ратификации мирного договора. Новый муфтий, яростный противник договора, возбуждает в народе негодование против мирных постановлений. Но султан, озабоченный лишь развлечениями, склонен ратифицировать мирный договор.
И это тревожило Румянцева, не допускавшего и мысли о каких-либо переменах в договоре. 24 октября 1774 года он писал Петерсону: «…Зегелин (прусский посланник в Константинополе. – В. П.) расхваливает рейс-эфенди, выставляет его усердным защитником мира; но мы достоверно знаем, что он мира не хочет, Зегелин хочет нас настращать готовностью турок к войне, но в предыдущем письме сам он описывал страшное истощение Порты, которая не может поднять головы; и потому будьте с ним осторожны и выведайте, не от него ли или от каких других происков идет помеха делу. Легко станется, что и прусский министр, будучи лишен всякого участия при заключении мира, старается теперь сделаться нужным. Если рейс-эфенди или кто другой станут время проволакивать или откажутся принять мирный договор слово в слово, то дайте им почувствовать, что их поступок остановит очищение Молдавии и остающихся в наших руках крепостей, где у нас вся армия без малейшей убавки. Рейс-эфенди спрашивал вас, на каком основании австрийцы заняли своим войском значительную часть Молдавии. Я вам передаю следующее, что вы должны содержать в величайшей тайне: необходимо внушить Порте об истинных взглядах двора нашего на это дело. Откройте надежнейший путь к удостоверению, что австрийское занятие ее земель есть для нас дело совсем постороннее, в котором мы не имеем и никогда не примем ни малейшего участия. Передайте это внушение словесно, а не письменно самому великому визирю или доверенной от него особе. Повторяю, это должно сделаться в величайшей тайне, ибо положение нашего двора в этом случае очень деликатно: он не должен себя компрометировать ни пред венским двором, ни пред Портою. Даю вам право обещать 100 000, 200 000, наконец, 300 000 рублей тому, кто возьмется уничтожить все происки недоброжелательных людей и довести дело до того, чтоб ратификация была отправлена в Петербург без всяких изменений договора».
Великий визирь попробовал было уговорить Румянцева переменить артикулы договора, касающиеся татар Крыма и дунайских княжеств, но Румянцев твердо стоял на своем: «Скрыть не хочу моего крайнего удивления, каким объят я был, увидав содержание вашего письма. Дело столь торжественное, как мир, заключенный между Всероссийскою империею и Портою Оттоманскою уполномоченными от их государей, в своем исполнении не терпит ни отлагательств, ни остановки, и я должен вам сказать, не обинуясь, что ни один пункт в трактате не может быть нарушен без того, чтоб не нарушены были и все статьи его, и самое главное основание – искренность и добросовестность».
Наконец Петербург и Константинополь ратифицировали мирный договор, в 1775 году обменялись послами. Но независимость крымских татар по-прежнему возбуждала негодование правительства Турции, которое не раз ставило отношения России и Турции на грань войны.
Фельдмаршала Румянцева как победителя оттоманов ждали в Москве для празднования мира. Приготовили Триумфальные ворота. Но он, по своему обыкновению, отказался от пышности и почестей, приехал в скромной коляске и с небольшим эскортом.
Очевидец этих торжественных событий в Москве, Андрей Тимофеевич Болотов подробно рассказывает о своих впечатлениях от увиденного и услышанного во время празднества. Андрей Болотов вместе с женой и тещей приехал в Москву всего лишь за полчаса до приезда фельдмаршала Румянцева. Каково же было удивление собравшихся, когда они увидели, что вокруг Триумфальных ворот, ярко раскрашенных вверху картинами, изображавшими разные победы великого полководца, не было ни войск, ни пушек для стрельбы, ни музыки, ни певчих, ни чиновников, которые должны были встречать триумфатора. «Господи! – говорил я. – Что же это? Разве не успели прийти сюда?» Но удивление мое еще увеличилось, когда вдруг закричали, что «Едет, едет Румянцев!» – и мы, вместо всего триумфального въезда, увидели скачущую только дорожную карету, и пролетевшую мимо нас, как молния, и, что всего страннее, не поехавшую сквозь самые Триумфальные ворота, а объехавшую оные по правую сторону мимо. «Вот тебе на! – воскликнул тогда я, поразившись удивлением. – Что это такое? Это и первой блин, но уже комом, и зачем же мы сломя голову так скакали и спешили?»… Но скоро сказали нам, что императрица и хотела было велеть встретить его со всеми подобающими ему почестями, но он сам отклонил сие от себя и просил государыню, чтоб не делано было ему никакой церемониальной встречи, а дозволено б было въехать запросто и подорожному».
