Л Новиков - Сказание о Сибирякове
- Запрашивает ледовую обстановку в проливе Вилькицкого! - доложил Алексеев.
- Ты слышишь, Зелик, что ему надо? - нервно сказал Качарава. - Курс пролив между островами. Право руля! - приказал он стоящему у штурвала матросу.
Ледокол сделал резкий поворот.
- Думаешь, спрячемся? - спросил Элимелах.
- Попытка не пытка. Пока суд да дело, надо испробовать и эту возможность. Николай Григорьевич,- обратился Качарава к старшему механику,- бегите вниз и постарайтесь выжать из машины все возможное.
Бочурко по-военному отозвался: "Есть", - и поспешил вниз.
Теперь "Сибиряков" уходил в сторону от противника. Но тот тоже изменил курс с явным намерением преследовать советский пароход. Несмотря на то, что машина "Сибирякова" работала на пределе, расстояние между кораблями неумолимо сокращалось. Нет, не могло сердце старого ледокола соревноваться в силе с могучей машиной бронированного чудовища, скорость которого была почти вчетверо выше.
- Опять спрашивает состояние льдов в проливе Вилькицкого! - доложил с фок-мачты Алексеев.
- Как бы не так! -сказал командир. - Караван ему нужен, ишь чего захотел!
На мостике снова появился Бочурко и сказал, что большего машина не даст.
- Николай Григорьевич, вам все понятно? Запомните, если с командиром что-нибудь случится, открывайте кингстоны, топите судно. А команду на шлюпки. Но это в крайнем случае, товарищи.
- Понятно, Алексеич, - кивнул головой Бочурко, хоть понял, что Качарава говорил не только ему, а всем, кто был на мостике.
- Уж больно деликатно себя ведет этот самозванец, - заметил Сулаков.
- Погоди, Георгий Петрович, сейчас он иначе заговорит, - тихо ответил Элимелах.
В эту минуту пират скинул маску. Все, кто держал в руках бинокль, видели, как сполз вниз американский флаг и на мачту полезло красно-белое полотнище с фашистской свастикой{14}.
- Приказывает остановиться! - крикнул сигнальщик.
- Все ясно! - ответил ему Качарава. - Спускайтесь вниз.
- Вот так глубокий тыл! - протянул Никифоренко. - Здесь почище, чем на Белом, придется.
- Ну, комиссар, что будем делать? - спросил командир.
Элимелах оглядел товарищей. Здесь были все, с кем он делил столько трудных походов, кому привык верить всем сердцем и кого успел по-настоящему полюбить. Вот они: строгий и исполнительный Сулаков, степенный и всегда невозмутимый Бочурко, статный, широкоплечий Сараев - твердый и прямой в любом деле, молодой и горячий Никифоренко, только что так лихо доложивший о готовности орудийных расчетов. Нет, такие не подведут. А Качарава? Комиссар восхищался его самообладанием в эту минуту.
Это совещание командиров было, наверно, самым коротким за всю историю "Сибирякова". Каждый понимал, что говорить уже не о чем, каждый ждал друг от друга лишь одного - крепкого мужского рукопожатия. Решалась судьба ледокола, и двух мнений быть не могло.
- Есть ли еще надежда оторваться от линкора? - спросил Элимелах.
- Нет! До островов далеко, уже не получится, комиссар.
Большие карие глаза командира сверкнули озорным огнем, брови насупились.
- Будем принимать бой!
- Других мнений нет! - за всех твердо ответил Сулаков.
- Тогда по местам!
Бочурко уже подошел к трапу и вдруг увидел у перил настороженно застывшую фигурку Юры Прошина. Подошел к нему. Юра повернул голову, лицо его было бледным, губы обкусаны.
- Ты что тут? - спросил Николай Григорьевич.
- Связной, по расписанию.
- Не робеешь?
- Нет. Интересно даже, как дальше будет.
- Эх, зуек, зуек, милый ты мой малыш! Интересно, значит?
Закусив губу, Юра кивнул головой и по-мальчишески шмыгнул носом.
- Ну, дорогой, крепись, будь мужчиной. Воевать
сейчас будем. Понял?
* Ага, - снова кивнул головой Юра.
Бочурко похлопал юнгу по плечу и, как-то весь сгорбившись, начал спускаться вниз.
...Почему по телу пробегает мороз? Почему дрожат руки, а когда говоришь, рот сводит судорога и хочется крепко стиснуть зубы? Холодно? Нет. Идут последние минуты перед боем. Почему так сильно стучит сердце и думаешь, думаешь о том, что может сейчас произойти? Страшно? Да. Не верьте тем, кто говорит, что им было не страшно перед боем, - они кривят душой. И все же это не то чувство, которое может надолго лишить настоящего человека способности все четко видеть вокруг, правильно оценивать события и действовать. Нет! В такие минуты в людях происходит удивительное превращение: каждая клетка мозга, нервов, мышц готовится к жестокой борьбе и как бы напоминает: "Я здесь, с тобой, я помогу тебе, сражайся!" А потом проходит и холод и дрожь, и человек готов к схватке. Теперь он будет тверд, и уж если придется отдать свою жизнь, отдаст ее дорого и зная за что.
Некоторые умеют в такие минуты не выдавать своих чувств, и это называют хладнокровием. Неверное слово. Хладнокровным может быть лишь тот, у кого вместо сердца камень, кто спокойно созерцает беззащитную жертву, уверенный, что расправится с ней без труда. Но куда девается хладнокровие, когда появляется противник, сильный и беспощадный, - холодная кровь закипает от страха.
Другое дело самообладание. Оно рождается твердой верой в свою правоту. Гордо, с поднятой головой идут на смерть смельчаки, верные долгу. Им тоже дорога жизнь, но они спокойны, ум их работает ясно, и в пору самых тяжких испытаний ни одна жилка не дрогнет на лице. Именно самообладание, а не хладнокровие было присуще советским людям в минувшей войне.
По боевому расписанию кают-компания на "Сибирякове" превращалась в лазарет. Валя Черноус, едва сдерживая дрожь, разъясняла санитарам их обязанности. В ее распоряжение поступили буфетчица Наташа Ринкис, уборщицы Варя Деснова и Анна Котлова. Девушки надели белые халаты и с каким-то удивлением озирались вокруг, не сразу понимая, что говорит им доктор.
- Неужто стрелять будут? - прижав руку к сердцу, срывающимся голосом произнесла Наташа. - Неужто будут?
Сознание того, что она здесь все-таки старшая, заставило Валю собраться с силами.
- Бинты сюда! Разворачивайте вату! Бутыль с йодом поставьте на стол! Да перестань ныть, Наташа! - командовала она.
В дверях появилась Дарья Михайловна Колкунова. Заметив растерянность девушек, она улыбнулась и ласково сказала:
- Что, сороки, приумолкли? Струхнули? Все будет ладно. Давайте-ка я вам помогу.
И сразу всем стало легче, словно ничего особенного не случилось. Присутствие тети Даши действовало успокаивающе. Вале вдруг захотелось выбежать на палубу, узнать, как там. Прошло всего пятнадцать минут, а казалось - часы. Улучив момент, Валя Черноус выскользнула из кают-компании и глянула вверх на мостик. Там Качарава что-то говорил Элимелаху.
"Товарищ капитан, что ж это будет?" - хотелось ей крикнуть и быть поближе к нему. Снова тревожно застучало сердце. По трапу быстро сбегали офицеры.
