Лев Шаховской - С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы
– Соболев, седлать коня!
В седьмом часу утра, с восходом солнца, Гурко уже сидит верхом и выезжает в сопровождении дежурного ординарца, переводчика Хранова, денщика Соболева и конвоя из десяти казаков: он едет на аванпосты, выезжает далеко за цепь, взбирается на холмы и возвышенности, с которых с биноклем в руках высматривает турецкие позиции, изучает местность; у местных болгар по деревням, по которым проезжает, постоянно расспрашивает о расстояниях, о расположении селения, занятого неприятелем; затем генерал едет осматривать войска, появляется неожиданно на самых отдаленных аванпостах и глядит, все ли в порядке. Он не пропустит мимо себя ни одного солдата, попавшегося ему навстречу, чтобы не поздороваться с ним; то и дело слышишь, когда едешь с генералом Гурко, его суровые восклицания:
– Здорово, улан! Здорово, гусар! Здорово, стрелки!
Солдатам это очевидно нравится. Но зато Гурко очень строг ко всему, что касается нарушения дисциплины. В особенности преследует он в своих прогулках фуражировки солдат в болгарских домах, если они делаются без разрешения. Объехав все войска, генерал Гурко в конце дня возвращается в Иени-Беркач. Луна покажется на небе, зажгут уже костры на нашем биваке, когда раздадутся в темноте звуки копыт и снова глухой голос генерала:
– Соболев, принять коня!
Прикомандированные к генералу Гурко адъютанты князя Карла – румыны не могут скрыть своего удивления, постоянно спрашивая: «Когда же генерал спит?», так как, приехав вечером, Гурко садится за работу со своим начальником штаба; «Когда генерал обедает?» – ибо с собой в прогулки он не берет никакой еды; и наконец: «Что за странность, что генерал, начальник гвардии, не дозволяет себе иметь никакого экипажа за исключением верховых лошадей?». Вообще, на румын спартанская суровость жизни генерала Гурко производит сильное впечатление.
В штабе генерала Гурко находится большинство тех, кто с ним делал Забалканский поход, и генерал, по своей русской натуре несколько суеверный, с особым удовольствием видит в своей свите сотоварищей по походу за Балканы, усматривая в их присутствии при себе залог успеха. Начальник штаба у генерала Гурко тот же, что был и за Балканами – полковник, а ныне генерал Нагловский, человек невозмутимо хладнокровный, не теряющий присутствия духа в самые критические минуты.
Иени-Беркач,9 октября 1877 г.Горний Дубник
Вчера, 12 октября, генерал Гурко сделал наступление на Софийское шоссе и атаковал войсками императорской гвардии турецкие укрепления близ селений Горний Дубник и Телиш. В предыдущих письмах я сообщал уже значение дороги в Софию для Плевнинской армии как единственной жизненной артерии Плевны, грозно укрепленной турками и зорко оберегаемой ими. Главнейшие позиции турок на шоссе, начинаясь у Плевны, идут вдоль дороги на юг и сосредоточены на высотах близ селений Дольний Дубник, (верстах в 15 от Плевны), Горний Дубник (верст на шесть южнее), Телиш, Луковицы и т. д., причем в промежутке между этими укреплениями дорога защищена нарытыми по сторонам ее ложементами, или окопами для пехоты, и засеками. Занять поэтому шоссе было делом нелегким. Решено было занять его близ селения Горний Дубник, поведя атаку на турецкие укрепления, охраняющие шоссе в этом месте. Одновременно с атакой на укрепления Горнего Дубника, чтобы воспрепятствовать Осман-паше выслать из Плевны войска к своим на выручку, решено было сделать у Плевны и у Дольнего Дубника демонстрацию; сам же генерал Гурко сосредоточил все свое внимание на атаке у Горнего Дубника. Здесь на двух высотах турки возвели сильнейшие укрепления и образовали новую маленькую Плевну. Все что только могло придумать искусство окапываться, все, кажется, здесь было приложено турками к делу. Вершины занятых ими позиций на высотах были обнесены круглым рвом глубиной в сажень с лишком, за этим рвом поднимался земляной вал вышиной также в сажень, за валом, внутри укрепления, были рядами накопаны рвы с насыпями впереди, и наконец, в самом центре укрепления из необожженного кирпича устроено возвышение сажени в три вышиной, на котором помещались батареи. Таковы были вершины высот или центра турецкой позиции. От них вниз, начиная от круглого рва, веером шли, распространяясь во все стороны по увеличивающейся окружности, новые укрепления в виде рвов с насыпями впереди, различной длины, рассчитанные, по-видимому, на разное количество людей, от двух солдат и до сотни. В построенных таким образом укреплениях помещалось семь турецких батальонов пехоты, то есть семь тысяч человек стрелков, скрытых за насыпями во рвах, и при них один полк кавалерии. Вообще турецкую позицию при Горнем Дубнике можно сравнить с выгнутой вверх круглой сеткой паутины, в которой центр, занимаемый пауком, представлял бы высокую насыпь, на которой помещалась турецкая батарея, доминирующая всю окрестность, а сотни сплетенных нитей паутины изображали бы расходящиеся в разные стороны от этой насыпи ровики для стрелков. Порешив заранее взять эту позицию приступом, генерал Гурко определил для этого направить на турецкие укрепления всю 2-ю гвардейскую дивизию, гвардейский саперный батальон и стрелковую гвардейскую бригаду, причем атаку повести с трех сторон; с четвертой же стороны, на юг от Горнего Дубника, поставить гвардейскую кавалерийскую бригаду для пресечения туркам пути к отступлению на Телиш. Вместе с этим первой гвардейской дивизии во время атаки определено было сторожить шоссе со стороны Дольнего Дубника, чтобы задержать неприятеля в случае его движения из Плевны на помощь к осажденным. Лейб-гвардии Егерскому полку (первой гвардейской дивизии) предписано было произвести демонстрацию на Телиш, чтоб отвлечь внимание и задержать движение сосредоточенных в Телише турецких войск.
Раздав последние приказания, генерал Гурко 11 октября вечером переехал со своим штабом из селения Иени-Беркач в селение Чуриково, ближайшее к месту предполагаемой атаки; ночью же с 11-го на 12-е число подошли к Чурикову и расположились впереди селения войска, долженствовавшие на утро вступить в дело. Все провели эту ночь под открытым небом; дул холодный ветер, яркая луна придавала фантастический вид изрезанной холмами местности, по которой располагались группами подходившие колонны войск. Ночь была ясная, но сырая и холодная, позволено было развести только весьма ограниченное число костров, и у них всю ночь грелись ординарцы Гурко, конвойные казаки да мимоходом забегавшие солдаты. У каждого в эту ночь в глубине души гнездилось одно невольное чувство: «Что-то будет завтра? Как все это будет?». Внимание на минуту развлекалось посторонними ближайшими предметами, и снова предчувствие чего-то важного, огромного, имеющего произойти через несколько часов близко за этими холмами, выплывало наружу. Едва первые полоски зари забелели на горизонте, часов в шесть утра по биваку разнесся громкий голос генерала Гурко:
