Ромэн Яров - Творцы и памятники
— То вы, — усмехнулся Шухов. — А я не капиталист. Допустим, я нажил миллион — так ведь не я буду его хозяином, а он моим, Я потеряю интерес к новым конструкциям; мысли мои будут заняты выгодным размещением капитала, я стану думать только о том, как бы его не потерять. До расчетов ли мне будет, до конструкций ли? Я перестану быть самим собой. А право быть самим собой дороже любых денег. Я делаю все, чтоб облегчить труд людей, научить их лучше, красивее работать. Когда мне удается это, я счастлив.
Дмитрий Артемьев с сожалением посмотрел на Шухова.
«Других строить я не умею»
Чтоб попасть к пароходной пристани, нужно было спуститься с обрыва. На крутых, изрытых оврагами, густо поросших полынью склонах сидели мужики. Из разных мест России приезжали в богатый хлебом Саратов на летние работы. Богатеи из окрестных сел медленно прогуливались, шаря взглядами по расположившимся на земле людям, выбирая самых крепких на вид косарей и жнецов. Вдоль песчаной отмели, отделяющей спуск от воды, тянулись бесконечные поленницы дров — имущество пароходных компаний. Со страшной быстротой исчезали леса по обеим сторонам Волги в топках котлов. Пыль лежала на траве, на листьях невысоких акаций. Наверху, на самом коаю обрыва, едва ли не сползая в него, виднелись покосившиеся заборы, бревенчатые домишки, такие черные и убогие на фоне чистого голубого неба, в свете летнего солнца. Порывы свежего ветра с Волги смягчали зной. Владимир Григорьевич прибавил шаг.
Он с трудом нашел время на поездку сюда. Каждый день, прямо с почтамта — вот только перейти узкий Кривоколенный переулок — почтальон входил в контору Бари, вручал конверты из тонкой бумаги с четко выведенной, на всех одинаковой надписью: «Москва, Мясницкая, дом Промышленного музея рядом с почтамтом. Контора Бари». А обратные адреса были самые разные. По всей России возводились шуховские резервуары. Шли заказы на нефтепроводы и промышленные здания, на баржи и котлы, установки для перегонки нефти. Надвигалось строительство московского водопровода, а уже и Тамбовская городская управе прислала письмо с покорнейшей просьбой и для их города разработать проект. Шухову верили. Репутация его в деловых кругах поднималась все выше. Знали: если он возьмется, то сделает такой проект, что материала потребуется очень мало, а сооружение будет наипрочнейшим.
В десять часов утра, обсудив за завтраком новости, Шухов уходил к себе в кабинет. Все постороннее — мысли, темы, разговоры — оставалось там, за порогом. Здесь же был только инженер Шухов, его противник — задача, которую нужно решить, союзники — математика, инженерный опыт, модельки из дерева или бумаги. Математика подсказала очертания судна. Он почти не писал слов. Цифры, формулы и цифры… Они не мертвы и не сухи — надо только уметь видеть за ними тысячи пудов железа, квадратные метры листов, столкновения противодействующих сил. Чтоб привести это хаотическое многообразие к гармонии линий, чтоб заставить все силы работать только в одном, требуемом направлении, нужно уметь симфонически мыслить. Как композитор из разрозненных звуков складывает прекрасную мелодию, так инженер, пользуясь немногими цифрами, должен предложить наилучший вариант машины или сооружения. Цифры — это его ноты, надо только уметь пользоваться ими. И тогда получится симфония — хорошая, прочная вещь.
Бумажная модель подтвердила цифры. Инженерный опыт определил особенность конструкции. Очертаний, которые Шухов придумал, корабли раньше не имели. И сделать наливные баржи по шуховским чертежам никто бы не смог. Тогда в Москве изготовили шаблоны и отправили в Саратов на судостроительный завод. Руководить постройкой взялся мастер Суворов, друг Шухова, еще в Баку сооружавший вместе с ним резервуары. Дела у него шли хорошо, уже несколько барж, вмещающих 50 тысяч пудов керосина, плавали от Астрахани к Нижнему. Но вот промышленник Ушаков заказал баржу в 100 тысяч пудов. В честь любимой дочери он хотел назвать ее «Катя». С «Катей» у Суворова вышла заминка. Таких больших барж он еще не строил. Шухов, отложив все дела, прибыл в Саратов.
Суворов с железной палубы увидел шагающего по прибрежному песку Шухова, хотел кинуться навстречу, но сдержался, прикрикнул вместо этого на плотника, медленно разбирающего деревянные надстройки. Все движения души старика были Шухову открыты; он оценил рывок навстречу, и мгновенное смущение, и попытку скрыть это смущение ворчливостью. Взобравшись по настилу на палубу, Шухов попал в объятия Суворова.
— Ну здравствуй, старина, — говорил Владимир Григорьевич, хлопая мастера по плечу. — А где твой фрак, белый жилет, цилиндр?
Старик любил одеваться, «как богатые».
— Об этом потом, — сказал вдруг Суворов. — Обернись-ка.
Шухов обернулся. С палубы хорошо было видно, как выходит, разворачиваясь из затона, маленький буксирчик, как легко тянет он три большие нефтяные баржи, как плавно идут они следом.
— Осадка-то какая, а! — сказал восхищенно Суворов. — Вот и тянет вместо одной обычной три шуховских.
— Господин Шухов? — Незнакомый человек в длинном сюртуке стоял рядом.
Шухов не заметил его, когда поднимался.
— Простите, не имею чести знать вас.
— Колчин. Судозавод в Костроме.
— Приехал смотреть, что мы тут делаем, — шепнул Суворов.
— Так вот, господин Шухов. Хотелось бы узнать, почему вы строите моим конкурентам такие превосходные баржи?
Костромской судозаводчик улыбался, но то было лишь движение губ, глаза по-прежнему оставались холодными и настороженными.
— Я строю такие, какие умею, — мгновенно ответил Шухов. — Других не могу.
Первый итог
Здесь восток сходится с западом, Европа обменивается с Азией. Плывут по Каме суда с уральскими камнями, медью и железом; навстречу им поднимаются по Волге караваны со среднеазиатским хлопком, оттуда же везут ковры. Кавказ торгует нефтью, бараньими мехами, холодным оружием. Едут из далекой Сибири меха, а навстречу им, плотно упакованные в вагонах-коробочках, — тюки московского ситца. Санкт-Петербург шлет заграничные товары — машины. Но все больше становится среди них и отечественных: промышленность России развивается. В Нижнем Новгороде все это смешивается, меняет направление, дробится, расходится во все уголки обширного государства. Нижний Новгород — центр внутренней российской торговли; в этом городе каждое лето полтора месяца шумит самая большая в стране ярмарка — Макарьевская. Со всей России съезжаются сюда купцы на запах миллионных сделок.
