Станислав Мыслиньский - Из одного котелка
За высотой шел бой. Фашисты атаковали наших. Дорога по-прежнему непрерывно обстреливалась. По обочинам дороги, словно живая движущаяся изгородь, шли две сомкнутые шеренги. На подходе к высоте и на самой возвышенности они редели после каждого взрыва. Это наша пехота. Бесконечная человеческая лента медленно взбиралась на высоту, которую вспахивали снаряды вражеской артиллерии.
Командир батареи разрешил сойти с прицепов. Мы быстро спрыгнули на землю и собрались возле своих орудий.
— Перебьют нас, паразиты! — сказал Грицко Панасюк и достал свой неизменный кисет с махоркой. Мы вынули из карманов клочки газет.
— Не пугай! Всех не перебьют! Россия большая, — успокоил его сержант Сорокин. Я видел, как дрожали его руки, когда он скручивал козью ножку. Кстати, мои тоже дрожали.
— Жаль мне мою старуху, — снова заговорил Грицко. — Бабе одной тоскливо среди баб. Никто не утешит, никто не похлопает по спине.
— Не жалей раньше времени! Еще не один горшок успеет разбить о твою башку, когда вернешься, — вставил Мухамед Исмаилов.
— Как же не жалеть, если она хорошая? — защищался Грицко.
— У нас в горах говорят: день хвали вечером, а бабу, когда умрет, — снова засмеялся Мухамед. — Будешь хвалить свою старуху, когда вернешься домой…
— Интересно, кому из нас удастся вернуться из этого пекла? — включился в разговор наш новый водитель Яша Кочубей. Это был спокойный, небольшого роста мужчина тридцати с лишним лет, бывший комбайнер совхоза, на полях которого в начале августа погиб Миша Малынин. Явившись добровольцем в батарею, он с тех пор водил «Сталинца» нашего расчета.
— А мне возвращаться уже некуда: ни семьи, ни дома — одни развалины. Только речка одна осталась, — сокрушенно вздохнул здоровый загорелый артиллерист и отошел в сторону.
— Лучше давай поговорим о девчатах, это куда более приятная тема, — предложил Мухамед.
— Ребята, идите сюда! Давайте споем! — прервал наш разговор парторг батареи Наумов. Мы окружили его, и он затянул басом. Мы подпевали. Вскоре к нам присоединились и офицеры.
Черный ворон, черный ворон,
Что ты вьешься надо мной?
Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, я не твой!
Мы пели, стоя возле наших тракторов, а песня неслась над широкой степью и исчезала, заглушаемая взрывами снарядов. Мимо нас шли усталые пехотинцы.
— По машинам! — раздалась команда командира батареи.
Взревели моторы. Я с прицепа видел, как где-то впереди нас тронулись стоявшие до сих пор автомашины и тягачи и, словно змеи, поползли вверх по извилистой' дороге. Вот вперед выскочили четыре грузовика с солдатами. Они подъехали к подножию^ высоты; стали взбираться на нее и медленно исчезали из поля зрения: первый, второй* третий… Но четвертый не успел. Его накрыло огнем. Я хорошо видел, как вверх и по сторонам полетели обломки досок прицепа. Разбитая машина задымила. И снова взрывы снарядов, вспышки огня, серые облака дыма.
Следующие автомашины ненадолго остановились перед высотой. Дорогу расчистили, убрали трупы. Снаряды падали теперь в болотистую топь. Грузовики двинулись в гору, за ними бежали солдаты. И снова взрыв…
— Эх, черт! — выругался Грицко. — Угодил прямо под машину!
А грузовик вдруг резко свернул в сторону, съехал вниз и перевернулся… Дымящиеся черные обломки, труппы людей…
«Эх, дорожка фронтовая!..»
«Черт возьми, неужели здесь, среди этих болот, вдали от родины, и меня ждет такая же судьба?» — задал я себе мысленно вопрос, чувствуя, как больно сжимается мое сердце. Каждый был занят своими собственными мыслями. Не знаю, задумывался ли кто-нибудь из нас над тем, что мы сидим на ящиках со снарядами.
— Машины вперед! — послышались резкие команды командиров расчетов. Наконец-то! Ведь самое худшее для солдата — это неопределенность ожидания.
Черная пелена дыма от разрывов снарядов снова закрыла от нас высоту. Сразу потемнело.
«Эх, дорожка!..» — опять вспомнились мне слова припева фронтовой песня.
Где-то впереди шел бой. Возможно, там, за высотой, ждали нашей помощи. Позади нас колонна автомашин, тягачей, людей. Мы снова двинулись. Я смотрел по сторонам, видел тела убитых. Солдаты расчищали дорогу. Сейчас не было времени на скорбь по погибшим.
Итак, я стал очевидцем трагической солдатской судьбы, выпавшей на долю моих товарищей на этой фронтовой дороге. Не знаю, предчувствовали ли они, что их ждет такой конец. А ведь каждый из них хотел жить, умел когда-то работать и отдыхать, хотел и дальше наслаждаться жизнью, с которой ему пришлось распрощаться, увидев в последний раз огненные вспышки взрывов…
— Скорей, скорей! — кричал на водителя командир нашего расчета. Яша нажимал на газ. Он знал, что от него зависела теперь жизнь всех нас. «Сталинец» набирал скорость, но нам всем казалось, что он ползет как улитка, что мы чуть ли не стоим на месте.
— Ложись! — скомандовал сержант Сорокин.
Мы бросились на ящики. Белые доски пахли смолой и порохом. Мы прижались к ним, крепко обхватили руками. Если бы в них попал хотя бы один осколок!.. При одной мысли об этом меня пробрала дрожь. Каждый из нас предпочел бы, чтобы осколок попал в него, а не в ящик, ибо иначе на воздух взлетели бы мы все. Я приподнял голову и увидел, как от взрывов снарядов вздымается поверхность болота.
Наконец мы достигли подножия высоты. Наш «Сталинец» медленно взбирался по ее пологому скату, а затем осторожно спустился вниз. Здесь тоже выли снаряды, однако они пролетали уже над нашими головами и разрывались где-то позади.
А впереди виднелась какая-то станица, горели дома. Там наши части встретили противника, появившегося неизвестно откуда, чтобы отрезать нам дорогу к горам.
И вот долина. Итак, мы добрались благополучно. Никого из нас даже не ранило. Некоторые артиллеристы из других расчетов получили легкие царапины. Только борта прицепов были все в полосах, словно кто-то провел по ним тупым ножом, а ствол нашего орудия в нескольких местах, где отлетела краска, поблескивал благородной сталью.
Мы смотрели друг на друга. Все были бледны. Я чувствовал, что у меня все еще дрожат губы.
Из кустарника выскочили на дорогу два офицера-пехотинца. Тягачи остановились. Командир нашей батареи и офицеры развернули карту, обменялись какими-то репликами, наметили цели, которые предстояло поразить.
На землю опустились вечерние сумерки. Отчетливее стали видны следы трассирующих снарядов, перекрещивавшиеся в воздухе над горящей станицей.
— Батарея, к бою! — раздалась команда старшего офицера батареи. Мы спрыгнули на землю. Стволы 76-миллиметровых пушек плавно поднялись вверх, уставившись своими черными жерлами на видневшуюся вдали станицу.
