Борис Хотимский - Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе
Он обернулся к расположившемуся поблизости резервному взводу:
— Командира ко мне!
Подбежал взводный, козырнул. Главком указал ему на всадников за деревьями, их и без бинокля было видно, отдал приказание. Молодой офицер, истомившийся ожиданием, обрадовался возможности отличиться и заорал самозабвенно:
— Взво-од! Первая шеренга с колена-а… вторая шеренга стоя-а! Прице-ел!.. Залпами-и!.. То-овсь!.. Пли!!
Взвод грянул дружно, как на учении.
— Залпами их, залпами! — Муравьев не отрывал от далеких деревьев горящего взора. — Возьмите бинокль, комиссар, я и так вижу… Ага, не нравится! Ага, лататы!..
Еремееву видно было в бинокль, как врассыпную удирали всадники.
И вдруг над тылом правого фланга возникло белое облачко шрапнели — как нарисованное, через секунду донесся звук выстрела.
— Ну, сволоча! — главком досадливо оскалился. — Теперь будут жарить, на испуг брать.
— То мы их пугаем, — усмехнулся Еремеев, — то они нас.
— Где же, черт побери, ваши батареи завязли? А это что еще там?! Никак, сдрейфили?
Шрапнель подействовала на красногвардейцев. Иные, покинув залегшие цепи, отбегали — поодиночке и группами — к задам деревни, прятались за сараями.
— Необстрелянные, — вздохнул Еремеев и молча направился к сараям. Михаил Артемьевич не слышал, что он там говорил своим разлюбезным братьям по классу, только увидел, как побежали обратно к покинутым цепям фигурки в перепоясанных цивильных пальтишках. «А что? — подумал он. — Из них еще отличных солдат воспитать можно. Уж если нашу деревню серую, забитую обучили воевать, то этих, городских, бойких…»
Тут главком увидел, что противник выкатил две батареи к самому склону. Ну, наглецы! Одна из батарей тотчас шарахнула по приближавшейся роте прямой нлводкой — солдаты повернули вспять, побежали. Одни лишь пулеметчики не растерялись, залегли и открыли ответный огонь.
— А вот это уже по вашей части, Михаил Артемьевич, — ехидно заметил возвратившийся перед тем Еремеев и повел своей трубкой в сторону драпавших солдат.
Муравьев побагровел. Выдернув из кобуры наган, он помчался наперерез бегущим. Полы шинели развевались, главком скакал по бездорожью, как борзая, длинными энергичными бросками. Сейчас ему удобнее было бы в кожаной куртке, но только позавчера сменил ее на более теплую и более привычную шинель.
— Ротного ко мне! — орал он, размахивая револьвером. — Господа офицеры, мать вошу растуды и разэгак!!!
Офицеры, отбегавшие вслед за солдатами, смутились и спешно начали кое-как собирать рассыпавшуюся роту, с грехом пополам выстраивать. Перед главкомом, держа у козырька дрожащие пальцы, вытянулся ротный в чине штабс-капитана, в новеньком обмундировании, с побелевшим холеным лицом.
— И это… это русские офицеры?! — Муравьев задыхался от бега и ярости. — Под трибунал!.. Расстреляю перед фронтом, так вас и равзтак!! Разжалую всех к такой-то матери и назначу унтеров… Ко всем чертям на рога, к дьяволу!
Рота, собранная наконец и выстроенная, не шевелилась и молчала. Муравьев перевел дыхание, спрятал наган в кобуру, бешено взглянул на солдат — на одного, другого, третьего… И снова — к офицерам, уже несколько потише, но так, чтобы слышно было всем:
— С такими великолепными солдатами, с такими орлами и не сумели расстрелять батарею? — Тут он сорвался и снова перешел в крик. — Ну, что вы стоите столбом, штабс-капитан? Там бой идет, а он здесь торчит, как болван тьмутараканский!.. Приказываю, ведите роту! Колонной, так и растак! На сближение!.. Пальба повзводно, залпами!.. Чтобы этих батарей здесь и духу не было! Исполняйте! Ма-арш!!!
Несчастный штабс-капитан судорожно хватанул воздух, с безукоризненной четкостью повернулся на каблуках, бросив при этом руку от козырька к бедру, и начал в свою очередь выкрикивать команды. Рота двинулась, на ходу подтягиваясь и подравниваясь.
— Даю десять минут! — зычно крикнул вслед Муравьев. — Не прогоните огнем, прикажу идти в атаку и брать батарею штыками, на ура!
Проводив роту взглядом, он повернулся к подоспевшему Еремееву и, неожиданно подмигнув, сказал весело.
— Слыхали, как я их? После моего разноса им теперь никакая батарея не страшна. Ха-ха!.. Фендрики тыловые, Растуды их! Сидят по тылам, пьют, жрут да с мамзелями развлекаются… Ну, ничего, я их научу воевать. Еще с командира полка стружку сниму! Пошли-ка обратно в штаб, Константин Степанович. И в штабе надо быть, и здесь без нас не обходятся, хоть разорвись. А?
Еремеев не ответил, сосал погасшую трубку.
В штабе их встретил встревоженный Вальден: артиллерия и грузовики с боеприпасами застряли где-то в пути, когда прибудут — неясно, а время идет, и Краснов проявляет все большую активность.
Набившиеся в тесную комнату солдаты и матросы возбужденно шумели.
— Здесь штаб или бордель?! — вскипел Муравьев. — Всем посторонним очистить помещение! Расставить часовых! Без доклада никого не впускать!
Солдаты и матросы покидали штаб неохотно, ворчали:
— Опять офицерские замашки! Запрутся тут и втихаря наворотят делов. Начаальство!..
Работать, однако, теперь стало легче. Но по-прежнему не легче было из-за нехватки артиллерии.
— Надо либо получить артиллерию, — сказал Вальден, — либо… Либо атаковать, никуда не денешься. Атаковать обходом с левого фланга.
— Должны же, черт возьми, прийти орудия! — нервничал главком. — Из Петрограда-то они вышли, сам проверял. А на маневр… нет, не решаюсь. Вы же меня тогда отговорили от генерального наступления, а теперь момент утерян… Знать бы хоть, что у Краснова только две дивизии. А ежели больше, ежели резервы за это время подошли и нам сюрприз готовится? Что тогда? Ну, допустим, прикажу сделать маневр. Фронт в результате неизбежно раздвинется. И весь удар противника примет на себя центр, а там красногвардейцы. Видел я их! Одеты кто во что, обуты плохо, боеприпасы на себе таскают — подвоза-то нет. В душе все они герои, не сомневаюсь. Но что умеют? Ну, с пехотой еще кое-как подерутся, не умением — числом возьмут. А против кавалерии? Знаете, как действует атака конницы на пехоту, даже на бывалую? Я-то знаю, изведал в свое время… Нет, пролетариям казачью лаву не сдержать, прорыв фронта будет неминуем. А такое недопустимо, ни в коем случае!
Он походил, звеня шпорами, из угла в угол, вскинул запавшие глаза на комиссара:
— Константин Степанович, выручайте! Отправляйтесь навстречу артиллерии, разыщите ее, приведите. Вся моя надежда на вас.
Еремеев тут же отправился, и Муравьеву стало легче, он верил в этого комиссара. Не в комиссаров вообще, а именно в этого, своего.
