Ромен Роллан - Жизнь Микеланджело
«Павел III призвал к себе Микеланджело и попросил служить ему. Микеланджело отказался, говоря, что, пока не закончена гробница Юлия II, он связан договором с герцогом Урбинским. Тогда папа рассердился и воскликнул: «Тридцать лет я ждал, так неужели, став папой, не удовлетворю своего желания? Я порву договор, и ты будешь мне служить, что бы там ни было».[270]
Микеланджело стал помышлять о бегстве.
«Он думал искать приюта у любимца Юлия II и своего большого друга епископа Алерийского в одном аббатстве возле Генуи. Там, имея под рукой каррарский мрамор, он мог бы быстро закончить свою работу. Была у него также мысль удалиться в Урбино – мирный уголок, где, как он надеялся, к нему отнесутся хорошо в память Юлия II. С этой целью он даже послал одного из своих слуг купить там дом».[271]
Но когда надо было принять окончательное решение, у него по обыкновению не хватило духу: он испугался последствий своего поступка, как и всегда теша себя несбыточной надеждой на то, что удастся сговориться и уладить дело. И снова оказался в плену, из которого так и не мог вырваться до самой смерти.
Первого сентября 1535 г. посланием Павла III Микеланджело был назначен главным архитектором, скульптором и живописцем Ватиканского дворца. Еще в апреле предыдущего года он согласился писать «Страшный суд».[272] С апреля 1536 по ноябрь 1541 г., то есть во время пребывания Виттории в Риме, он был целиком поглощен этой работой. Трудясь над фреской, престарелый художник однажды сорвался с лесов и сильно повредил себе ногу. Это случилось, по-видимому, в 1539 г. «Изнемогая от боли и ярости, он отказался допустить к себе лекаря».[273] Микеланджело вообще не выносил врачей и обнаруживал в своих письмах комическое беспокойство всякий раз, когда узнавал, что кто-нибудь из домашних имел неосторожность обратиться за советом к врачу.
«На его счастье, флорентиец маэстро Баччо Ронтини, опытный и умный врач и большой его друг, узнав о приключившейся с художником беде, отправился к нему. Он долго стучал и, так как никто не отзывался, поднялся наверх и, пройдя по всем комнатам, попал, наконец, в спальню Микеланджело. Тот был в отчаянии, когда его увидел. Но Баччо наотрез отказался уйти и пробыл у друга вплоть до дня его выздоровления».[274]
Как некогда Юлий II, так теперь Павел III навещал Микеланджело, смотрел, как он пишет, и давал ему советы. Сопровождал папу обычно церемониймейстер Биаджо Чезена. Однажды папа спросил его, что он думает о фреске. Биаджо, который, по словам Вазари, был отъявленным ханжой, заявил, что считает в высшей степени неприличным изображать в столь святом месте целое скопище бесстыдно обнаженных тел. Такая живопись, добавил он, может служить украшением разве что бани или харчевни. Как только Биаджо ушел, возмущенный Микеланджело по памяти нарисовал его; он представил Биаджо в аду, в образе Миноса, окруженного полчищем чертей, с громадной змеей, обвившейся вокруг чресел. Биаджо пожаловался папе. Но Павел III поднял его на смех. «Если бы Микеланджело поместил тебя хотя бы в чистилище, я бы еще постарался тебя вызволить, – сказал папа, – но он запрятал тебя в ад, а там я бессилен – из ада нет спасения».[275]
Не один Биаджо считал живопись Микеланджело непристойной. Италия становилась чопорной, и недалек был тот день, когда Веронезе привлекут к суду инквизиции за вольность его «Пира у Симона-фарисея».[276] Нашлось немало людей, которые громко возмущались «Страшным, судом». И, разумеется, всех больше кричал Аретино. Мастер по части порнографии вздумал поучать нравственности целомудренного Микеланджело.[277] Он написал ему наглейшее письмо, достойное Тартюфа.[278] Не довольствуясь обвинением в том, что живопись Микеланджело «может вогнать в краску даже завсегдатаев дома разврата», Аретино по существу грозил донести на художника входившей в силу инквизиции, «ибо меньшее преступление самому не верить, нежели столь дерзко посягать на веру других». Он призывал папу уничтожить фреску, обличал Микеланджело в лютеранстве, пересыпая эту ложь гнусными намеками на нравы художника,[279] и в довершение всего утверждал, что тот обокрал Юлия II. Это подлое письмо шантажиста,[280] где все самое святое для Микеланджело – вера, дружба, честь – подвергалось поруганию и втаптывалось в грязь, это письмо, которое он не в силах был читать без презрительного смеха и слез унижения, Микеланджело оставил без ответа. Не случайно говорил он с уничтожающей иронией о некоторых своих врагах: «Стоит ли с ними бороться, не велика честь от такой победы!» И даже когда к суждению Аретино и Биаджо о «Страшном суде» стали прислушиваться, художник ничего не ответил, ничего не предпринял, чтобы пресечь клевету. Он молчал, когда его произведение обзывали «лютеранской гнусностью».[281] Молчал, когда Павел IV собирался сбить его фреску.[282] Молчал, когда, по приказанию папы, Даниелло да Вольтерра «одел» главные фигуры «Страшного суда».[283] Его спросили, что он об этом думает; Микеланджело сказал без гнева, но с оттенком насмешки и горечи: «Скажите папе, что это мелочь, которую очень легко поправить. Пусть его святейшество заботится о том, чтобы навести порядок в мире, а придать должный вид моей картине дело нехитрое». Он помнил, с какой горячей верой писал свое произведение, отрываясь от работы лишь для бесед о религии с Витторией Колонна, помнил, чем он обязан этой чистой душе. Он считал оскорбительным для себя защищать целомудренную наготу своих титанических героев от грязных подозрений и намеков лицемеров и подлецов.
Закончив фреску Сикстинской капеллы,[284] Микеланджело надеялся, что теперь-то уж он без помех завершит Памятник Юлию II. Но ненасытный папа потребовал, чтобы семидесятилетний старец расписал ему капеллу Паолина.[285] Хорошо еще, что папа, который зарился на статуи, предназначавшиеся для гробницы Юлия, не забрал часть из них для украшения своей часовни Микеланджело должен был также почесть себя счастливым, что ему дозволили подписать пятый, последний договор с наследниками Юлия. Согласно договору он сдавал уже готовые статуи,[286] оплачивал двух скульпторов, которые должны были закончить памятник, после чего освобождался от всяких обязательств.
Однако новые мытарства ждали Микеланджело. Наследники Юлия II упорно продолжали требовать от него деньги, якобы полученные им ранее. Папа велел передать Микеланджело, чтобы тот пренебрег этими требованиями и думал только о своей работе в капелле Паолина.
