Филлип Боссан - Людовик XIV, король - артист
Зато действия короля впервые очевидны. Можно сказать, что он решился проявить интерес к возведению своего дворца. Нам сопутствует удача: господин де Шантелу, который сопровождал Бернини на протяжении пяти месяцев, вел свой «Журнал», долгое время считавшийся утраченным, но случайно найденный в конце прошлого века. Этот документ драгоценен, поскольку день за днем фиксирует все — абсолютно все, — и только благодаря ему и никакому другому источнику мы видим Бернини в общении с королем. Бернини оставался в Париже целых пять месяцев: для нашего изучения повседневной жизни Людовика XIV и его интереса к искусству эти пять месяцев дороже пятидесяти лет.
4 июня 1665 года король торжественно встретил Бернини в Сен-Жермен-ан-Лэ.
Король и гений
Кавалер произнес свою приветственную речь с приличествующей смелостью», — рассказывает Шарль Пер-ро. Мы должны оценить всю колкость этой короткой фразы. Придворные не привыкли слышать «смелые» речи перед королем, даже смягченные «приличием». Зная горячность Бернини, усугубленную итальянской furia[22], представим себе гримасы этих господ, их потупленные взгляды исподтишка, следящие за реакцией Его Величества. Но нет: кажется, все сошло благополучно. К тому же Бернини «смело» продолжает речь, и продолжает великолепно: «Я видел, Сир, — говорит он Его Величеству [на этот раз рассказчик Шантелу], — дворцы императоров и пап, дворцы властительных принцев, что встречались на пути из Рима в Париж, но для короля Франции, нынешнего короля, нужно создать нечто более великое и восхитительное, чем все это».
И затем, повернувшись к образовавшим круг близ короля, он добавил: «И пусть молчат пигмеи!»
Подобное не выдумаешь. Такие слова смакуют. Кавалер — человек театра, так же как и Людовик XIV: вдвоем они составляют достойный дуэт, и манера, с какой Бернини повернулся к публике для финального аккорда, — большое искусство. Но ответ, который даст король, для нас чрезвычайно поучителен. Крайне немногие из дошедших до нас его высказываний так нагружены смыслом, во всяком случае, из тех, что касаются искусства. Нужно читать этот ответ, перечитывать и размышлять: он содержит наметки того, что последует, не только в отношении Бернини, но и Лувра, и, гораздо позднее, Версаля; и может быть, он раскрывает одну из тайн Людовика XIV: «После этого Король взял слово и сказал, что он имеет некоторую привязанность к сделанному предшественниками, но что если все же нельзя создать ничего великого, не разрушая их работы, он ее разрушит».
Каждое слово здесь взвешено. «Создать великое»: в этом пункте Людовик согласен с Бернини. Но есть еще эта «привязанность к сделанному предшественниками». Представим мысленно, чем был Лувр в 1665 году, эту смесь разнородных построек, возведенных различными архитекторами от Пьера Леско до Лево. С каким чувством смотрел на это Кавалер? Несомненно, с величайшим презрением. («Пусть молчат пигмеи!») Эти «пигмеи» недостойны короля Франции.
Если Бернини так никогда и не построил Лувра, то, несомненно, отчасти по этой причине: его провидческий эгоцентризм не мог совершенно унизиться до сделанного прежде, втиснув воображение гения в рамки того, что уже существовало. Так и видишь, как его взгляд скользит по жалким сланцевым кровлям, в которых он совсем не видит смысла, по этому нагромождению разрозненных кусков! «Пусть молчат...» И все сказано.
Но Людовик тоже хочет «великого». Он хорошо знает, что целый век лелеяли «большой план» Лувра, который его «предшественники» так и не довели до конца. И финальный аккорд Бернини, полный яркой выразительности («приличествующе смелой»), должен был ему нравиться. Вот почему король прибавил, как бы против воли, что «если нельзя создать ничего великого, не разрушая работы предшественников», он ее разрушит.
Вся она здесь, в этом двойственном движении Людовика XIV — эта уклончивость, всегда в нем присутствующая. Странная поза, в которой смешивается почтение, побуждающее его не трогать ничего из того, что было создано до него, и непреодолимая забота утвердиться в творении, которое было бы целиком и полностью его собственным. Он не хочет разрушать, но все же он уничтожает. Он заботится о том, чтобы не разрушать, но подавляет ту, другую сторону самого себя, которая побуждает его щадить и сохранять. Позднее мы увидим это в Версале.
И затем, есть Кольбер... Кольбер — не король. Его аргументы иные. Он к тому же несет ответственность за «большой план». Его король должен быть великим королем: от этого зависят его должность, его могущество, его собственная судьба. Но у него двойная забота: сперва — экономить, а затем — строить «удобно». Стоит прочесть эти нескончаемые записки, которые он слал Бернини, вот некоторые образчики: «Вышеозначенный Кавалер Бернини решит, если посчитает возможным, будет ли задача увеличить протяженность двора [...] достаточно веской причиной, чтобы повлечь ужасающие расходы, которые должны посредством этого возникнуть; ввиду того, что от рва на старом чертеже до церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа более тридцати трех туазов, а увеличение двора [...] прибавляет ему еще пять туазов до названной церкви, и таким образом потребуется не только разрушить двор, но еще купить более чем на 2 000 римских экю, а затем снести дома вокруг названной церкви и на обширной площади, которую необходимо будет устроить перед Лувром».
И так продолжается, страница за страницей, с бесконечными «но» и «тем не менее»: «Эта галерея будет превосходна и великолепна. Она, однако, кажется узкой, будучи всего в 2,5 туаза... Эта галерея, называемая залом, будет несомненно прекрасной и замечательной, но нужно заметить, что...»
Вскоре ситуация усугубляется: «Необходимо обратить пристальное внимание на то, чтобы не закрывать доступа ко всем водопроводным трубам, свалкам мусора и нечистот... Нужно предусмотреть легкость свалки экскрементов; пусть рвы будут проложены в удобных местах так, чтобы зловоние не могло достичь апартаментов... Выбрать место настолько высокое, насколько возможно, чтобы сделать там запас воды...»
С этого момента начинается, можно сказать без преувеличения, мученичество Бернини. Не то чтобы им недовольны, напротив: король заботится о том, чтобы его роскошно разместили. Он предоставил в его распоряжение одну из своих карет, а вторую — для его спутников. Он почти ежедневно справляется о его желаниях. Господин де Шантелу всегда рядом, готовый исполнить малейшую его прихоть, он повсюду его сопровождает в Париже, в Сен-Жермене, в Версале... Его с большой торжественностью принимают в Академии архитектуры, в Гобеленах, где Лебрен воздает ему почести. Его посещают: его мастерская беспрерывно полна придворными, любопытными и художниками. Но ему не перестают докучать по поводу его проектов.
