Александр Довгаленко - Исповедь военнослужащего срочной службы
Через некоторое время это занятие надоело даже дедам и я был отпущен в бытовку для приведения себя и одежды в порядок. Мне обещано было продолжение банкета и дано время подумать до завтра.
Завтра тоже ничего хорошего не случилось, я был назначен в наряд по эскадрилье дневальным. Вечером, стоя около тумбочки, я размышлял о печальных перспективах своего бытия, когда случился очередной инцидент — мне было предложено "предьявить фанеру к осмотру", то есть встать по стойке смирно и получить удар кулаком в грудь. В голове у меня слегка переклинило, я схватился за штык-нож и пообещал воткнуть его в пузо первому, кто возжелает моей «фанеры». Это была удачная находка, небогатые бойцовские качества отлично можно было компенсировать имитацией состояния аффекта — "включать психа". Поскольку актер из меня получился гораздо лучше, чем мастер кунг-фу, угроза была принята вполне серьезно. Втроем у меня насилу отобрали штык-нож, я же, дико вращая глазами, жутким голосом обещал устроить нынче же Варфоломеевскую ночь длинных штык-ножей, короче, кривлялся по полной программе, а Насурову пообещал первым выпустить кишки. Эффект был колоссальный, даже я не ожидал такого. Меня срочно сняли с тумбочки, заменив другим дневальным и даже попытались успокоить, утащив под руки в ленкомнату, где я для закрепления эффекта ногами перевернул на всякий случай один из столов. Грохот был — мама не горюй! В этот момент с метеопоста в казарму вернулся Ризван Надибаидзе, здоровенный такой грузин, имеющий в казарме изрядный авторитет. Ему сообщили о случившемся, после чего он пожелал иметь со мною личную беседу. К тому моменту я уже «успокоился», беседа проходила в той же ленинской комнате. "Это правда, что ты нож вытащил и хотел Насурова зарезать?" — спросил Ризо. «Правда» — ответил я, шмыгая носом и прикидывая дальнейшее развитие событий. "А чего же не пырнул его?" — спросил Ризо. "Не успел, наверное" — ответствовал я, "плохо помню". "Никогда не доставай нож, если не уверен, что сможешь ударить. Достал — бей." — посоветовал мне Ризо. "Никто тебя больше прессовать не будет, но ты сам выбрал жизнь "по уставу" — , голосом Иосифа Виссарионыча вещал он. "Но если я увижу, что ты будешь кому-то бегать за сигаретами, стирать за кого-то или заправлять чью-то постель — я сам лично начну тебя чморить. Я за тебя подписался. Ты хоть и слабый, но или смелый, или просто дурак. Время покажет. А сейчас иди умойся и тащи службу, только без истерик". Вот такой получился у нас разговор. Честно говоря, ожидал я совсем другого, поэтому не знал, радоваться мне или горевать. К отбою пришел старшина. Должно быть, у него были в казарме свои глаза и уши и знал обо всех моих приключениях, потому что на следующий же день я был снабжен командировочным предписанием, в котором мне было велено прибыть в воинскую часть (номера не помню, но в этом же городке, всего за пару домов от полковой казармы) для дальнейшего прохождения службы и отправлен туда с богом. Видимо по словам «стукачей» я оказался чистый псих и прапор решил от меня избавится, тем более, что подходящий повод нашелся. Прибыв в указанное место, я обнаружил там самый что ни на есть «карантин» — место, куда на пару месяцев загоняют «духов» — только что прибывших с гражданки рекрутов. Там они проходят "курс молодого бойца", учат уставы (смешно), после чего им традиционно дают несколько раз пульнуть из автомата на стрельбище и отправляют в подразделения, а «карантин» расформировывают. Я был назначен на должность командира отделения — «комода» в одном из таких "карантинов".
Карантин
Карантин занимал верхний этаж двухэтажной казармы, принадлежащей батальону связи. Связисты сейчас все жили на первом, а переход между этажами был забит фанерой (как потом выяснилось — не очень плотно). Казарма была большая, койки двухэтажные, стояли очень плотно. 1-я учебная рота (везет же мне на первые) насчитывала около 120 человек, в основном все призывники из Казахстана. Это были казахи, казахские немцы и русские из хулиганских городов вроде Джамбула, были и несколько узбеков и азербайджанцев. Но в основном — нормальные ребята. Сержанты местные приняли меня на удивление хорошо, несмотря на то, что я был на полгода младше их призывом. Мне выделили койку на первом ярусе в самом дальнем от входа углу казармы и объяснили мне мои обязанности. Они были не столь уж и обременительные. Теперь я должен был по вечерам тренировать своих подопечных на подъем-отбой, а в случае, если бойцы не укладывались в положенные 45 секунд, повторять процедуру. Если количество тренировок превышало 4–5 за вечер, следовали наказания в виде физических упражнений, в основном отжимания от пола. Раз — опустились, два — поднялись, полтора — застыли на полусогнутых локтях. Мне не очень нравилось быть истязателем, тем более меня самого еще совсем недавно дрючили подобным образом, но выбирать не приходилось. И все же командир из меня поначалу получился некудышний, «добренький». Но дядьки-сержанты не давали расслабиться. По утрам я бегал с бойцами на физзарядку, подгоняя отстающих. В 15-градусный мороз это бодрило. Утром, вечером и в обед каждый водил свое отделение в столовую. «Духов» кормили отдельно, накрывая для них столы заранее. Один из командиров должен был перед этим проконтролировать, чтобы количество порций соответствовало числу людей. На плацу упражнялись в строевой подготовке. Иногда гоняли личный состав на различные работы, в общем, все как и в учебке, только более скучно, рутинно и менее продолжительно. Через неделю комроты забрал у меня военник, а на следующий день я узнал о том, что мне присвоено звание младшего сержанта. Пришлось прикупить в военторге лычки и под чутким руководством других сержантов разместить их на погонах. Хохлы отчаянно завидовали и удивлялись, не видя на моем лице особой радости — получить хотя бы ефрейторскую «соплю» было заветной мечтой каждого из них, а тут две — и никаких эмоций.
Приближался Новый год, 1990-й. Накануне праздника мои бойцы учудили несколько залетов. В углу казармы располагалось бытовое помещение, где стоял «титан» — устройство для подогрева воды. Вездесущие «духи» обнаружили в углу, за «титаном» объемистый полиэтиленовый пакет, непонятно как туда попавший, полный четырехкопеечных презервативов советского производства, причем им было не меньше десяти лет, судя по маркировке. О находке своей они распространяться не стали, а перед ужином стали надувать изделия N1, класть их на раскаленную батарею, а затем, открыв форточку, выпускать на улицу. Поскольку за бортом было уже -20, если не больше, эти «стратостаты» со свистом улетали в темное небо. Там они или лопались или в еще надутом состоянии опускались на землю, когда остывали. Не знаю, на какую высоту они поднимались, но дул слабый ветерок, как раз в сторону жилой зоны и полгородка оказались украшены надутыми и не очень, висящими на деревьях и лежащими на земле резиноизделиями, что привело в ярость обитателей жилой зоны. Когда на следующий день «подарки» начали приносить домой дети, в известность был поставлен комендант гарнизона. Реакция последовала незамедлительная — по месту нахождения и углу разлета кондомов четко вычислялась наша казарма, в которую тут же нагрянул патруль и в качестве вещдока изъял оставшиеся презервативы. Весь день 1-я рота под доблестным руководством ее сержантов цепью ходила по жилой зоне, собирая презервативы. Виновники были вычислены и сурово наказаны.
