Гарри Каспаров - Безлимитный поединок
Когда началось голосование, один делегат сказал другому: «Вы когда-нибудь видели человека, который ставит 50 тысяч долларов на черное и допускает при этом мысль, что может выпасть красное?» Надо отдать должное Кампоманесу — рулетка крутилась по заданной программе. Помню, после подсчета голосов, но еще до объявления результатов, произошел эпизод, поразивший меня своей символичностью. Председательствующему была передана записка, и тот зачитал ее трагическим голосом: «С прискорбием извещаю о смерти президента Брежнева. Прошу всех встать и почтить его память минутой молчания». После этого, в гробовой тишине, была объявлена победа Кампоманеса. Казалось, будто шахматный мир скорбел не по ушедшему из жизни Брежневу, а по поводу собственного будущего… Таким вот, несколько странным, образом избрание Кампоманеса и смерть Брежнева сплелись в моей памяти. Первое сулило мне проблемы в шахматном мире, второе — надежды на добрые перемены в моей стране.
Программа, выдвинутая Кампоманесом, уже тогда вызвала у меня неосознанное беспокойство: «Я хочу предложить ФИДЕ новые пути работы, показать… новую философию. Думаю, что пора расставить новые акценты. Девиз ФИДЕ «Мы — одна семья» должен быть действенным для всех федераций, даже самых отдаленных и отстающих… Акцент в своей программе я собираюсь сделать на развивающиеся страны. Мой призыв к ним таков: можно достичь любых высот… Я не могу утверждать, что Олафссон не хотел помочь развивающимся странам, но человек, выросший на европейской культуре, не начинавший вместе с ними работу с нуля, не может учитывать все нюансы». Это была долгосрочная программа, и, хотя в одном из своих первых интервью в ранге президента Кампоманес сказал, что не собирается баллотироваться на следующих выборах в 1986 году, было очевидно, что, заполучив власть, он так просто с ней не расстанется.
Между тем настоящее выглядело вовсе не так плохо — и для меня, и для всей советской команды, которая показала лучший результат за несколько последних Олимпиад. Второго призера — команду Чехословакии — мы опередили на шесть с половиной очков, проиграв за весь турнир всего три партии! На предыдущей, мальтийской Олимпиаде я играл на шестой доске, а в Люцерне уже на второй, сразу за Карповым. Как и два года назад, я принес команде наибольшее количество очков, выиграв шесть партий и пять закончив вничью.
Захватывающей получилась наша партия с Корчным, который возглавлял команду Швейцарии. Карпов дипломатично уклонился от встречи — он должен был играть черными и, видимо, не считал нужным рисковать. Кроме того, я мог получить по носу: ведь это была моя первая встреча за доской с Корчным. Пытаясь меня «подставить», Карпов, по существу, оказал мне услугу.
Для многих западных журналистов это было первое знакомство со мной.
«Среднего роста, бледноватый, с копной черных вьющихся волос, в белой водолазке, Каспаров похож на вестсайдского рокера, готового действовать, — писал Дэвид Спаньер. — За доской сидит нервно, беспрерывно ерзает, хмурит густые брови и, прищурив глаза, не отрываясь смотрит на фигуры. В ожидании хода соперника ходит взад-вперед по сцене.
Игроки, как и ожидалось, не пожали друг другу руки в начале партии, хотя Каспаров, к его чести, сделал движение навстречу, но Корчной воздержался. Корчной начал игру ходом ферзевой пешки, на что Каспаров ответил своим излюбленным «модерн-Бенони». Уже довольно скоро черные придали игре оригинальный характер. Было ли это домашней заготовкой или импровизацией за доской — в любом случае впечатление от последовавшего фейерверка было сильным. Каспаров держал коня под боем в течение семи ходов, а затем предпринял рискованную вылазку ферзя во вражеский лагерь. Зрители наблюдали за игрой, затаив дыхание. Замыслы Каспарова были так вызывающе неожиданны и сложны, что даже специалисты не могли предсказать, выиграет ли он партию, и если выиграет, то как? Это было ошеломляющее ощущение мастерства, неизбежности судьбы, неотвратимости смены поколений».
Да, то была запоминающаяся схватка! Правда, позднее Корчной нашел, что мог сделать ничью на 29-м ходу…
Менее удачно сложилась для меня жеребьевка претендентских матчей, проведенная к концу Олимпиады. Странно же, однако, распорядился тогда жребий. Вот список получившихся пар и рейтинги участников:
Хюбнер(2630) — Смыслов (2565)
Рибли (2580) — Торре (2535)
Каспаров (2675) — Белявский (2620)
Корчной (2635) — Портиш (2625)
Я заранее говорил, что самые опасные для меня соперники — Белявский и Корчной, а теперь мне предстояло последовательно играть с ними обоими. Вы спросите, почему так? Да потому, что после того, как определились пары, было просто объявлено, что победитель первой пары встречается с победителем второй, а третьей — с четвертой (хотя совершенно очевидно, что три участника первых двух пар гораздо слабее любого из участников двух других). Тянули ли в этом случае жребий, и если да, то почему без нашего участия? Возмущенный Портиш покинул зал, обвинив организаторов в подлоге. Мало того, что он попал в одну пару с Корчным, — в случае победы ему предстояло играть со мной или с Белявским…
Неожиданно Белявский оказался для меня не очень трудным препятствием, я выиграл у него в Москве со счетом 6:3. Борьба, однако, была бескомпромиссной, и лишь моя победа черными в 8-й партии предопределила ее исход. Когда в конце матча я встал, чтобы пожать Белявскому руку, то, памятуя о неудачной жеребьевке, сказал: «Мне жаль, что мы встретились так рано».
Это было в марте 1983 года. Полуфинальный матч с Корчным должен был начаться в августе. Но где? Выбор места проведения матча породил кризис, ставший первым в ряду множества других, сопровождающих правление нынешнего президента ФИДЕ. Даже сегодня я не могу до конца понять, почему кризису дали зайти так далеко. Но уверен: не предприми я тогда решительных действий, наша Шахматная федерация и Кампоманес могли бы свести мои шансы в борьбе за мировую корону к нулю. Попытаемся понять, что же тогда происходило.
Нас с Корчным приглашали три города: Лас-Пальмас (25 тысяч долларов), Роттердам (100 тысяч) и Пасадена (100 тысяч). Согласно правилам ФИДЕ, каждый из участников должен был расставить их в порядке предпочтения. Корчной выбрал только один город — Роттердам. В своем списке, посланном в середине мая в Спорткомитет, я также поставил на первое место Роттердам, а на второе Лас-Пальмас (Пасадена замыкала список). Однако руководство Спорткомитета предложило мне поменять города местами. Почему? Мне объяснили, что Лас-Пальмас все равно не выберут, а поддержать этот город политически важно. Я не придал этому значения, поскольку в обоих списках был Роттердам, и согласился. Но оказался не прав: тогда я не знал (но этого не могли не знать наши спортивные руководители!), что если мнения участников хоть в чем-то не совпадают, то президент имеет право самолично выбрать любой город с учетом всех обстоятельств. Думал ли я тогда, к каким далеко идущим последствиям приведет эта невинная с виду рокировка и право Кампоманеса учитывать все обстоятельства!
