Тоти Даль Монте - Голос над миром
Тысяча девятьсот двадцатый год начался для меня удачно, но тоска по умершему отцу не утихала ни на час.
В январе я вернулась в генуэзский театр «Политеама», где снова пела в «Риголетто». На этот раз мне довелось выступать с тенором Джакомо Лаури-Вольпи, которому также улыбалась блестящая карьера. Он отличался некоторыми странностями, но голос у него был поистине бесподобный. В историю театра навсегда войдет его неподражаемое исполнение Вильгельма Телля в театре «Ла Скала», он с необычной легкостью брал полное «до» своим удивительно приятного тембра голосом. А сколько счастливого, беззаботного легкомыслия было у Вольпи в песенке «Сердце красавицы склонно к измене»! Не часто встречаются такие оперные артисты. Достаточно сказать, что сейчас, когда я пишу эти строки, Лаури-Вольпи отважился вновь выступить в трудной роли Манрико в «Трубадуре» Верди и притом с грандиозным успехом.
В 1920 году Лаури-Вольпи, как и я, только начинал свой артистический путь. Он был в расцвете сил и горел желанием не останавливаться на достигнутом. Понятно, это был памятный «Риголетто», принесший много радости мне и моему партнеру.
Немного спустя мне посчастливилось петь в театре «Фениче», главном театре моей любимой Венеции. И снова я исполняла партию Джильды в «Риголетто».
В мае я спела Лодолетту в городе Тревизо, жители которого справедливо считали меня своей землячкой, так как я родилась неподалеку, в Мольяно, а родители мои — в близлежащем Солиго. Дирижировал спектаклем Паолантонио, постаравшийся создать яркое, запоминающееся представление.
На последнем спектакле тревизцы устроили настоящее празднество в мою честь. В театре яблоку негде было упасть, множество людей приехало из провинции, и особенно из Солиго. Зрители буквально опустошили все сады города и засыпали нас белыми розами.
Внезапно на макушку мне свалился какой-то тяжелый предмет — это была роза, но такая огромная, что походила, скорее, на кудрявый кочан капусты.
Все последнее действие мы пели под градом белоснежных лепестков, заменивших искусственные снежные хлопья. Запах роз был таким сильным и одуряющим, что, помнится, у меня даже закружилась голова.
* * *Мне хочется сказать, что я любила и люблю цветы страстной и, как некоторым может даже показаться, болезненной любовью.
Для меня нет ничего более прекрасного, волнующего и трогательного, чем цветы. Я не люблю причудливых цветов, таких, как орхидеи, в которых есть что-то плотское, они кажутся мне похожими на животных. Даже розы с очень длинными стеблями, специально выведенные цветоводами, не вызывают во мне особой симпатии. Я предпочитаю им фиалки, цикламены, жасмин, садовые розы — словом, маленькие и скромные цветы. Я наслаждаюсь их запахом, красками, гармонией их форм, их чарующей хрупкостью. Мне нравится делать из них небольшие букетики и украшать ими гостиную, кабинет, спальню.
Когда я любуюсь ароматным букетом цветов, меня охватывает щемящее и одновременно нежное чувство, сердце наполняется сладким волнением и кажется даже, что я становлюсь лучше и чище.
Поэтому я всегда с радостью принимала и принимаю бесконечные цветочные подношения. Ни разу я не взяла букет цветов небрежно и равнодушно, как это случается иногда с другими артистами.
После спектакля, как бы поздно он ни кончился, я всегда нахожу время развязать букеты и поставить их в вазы. Я просто не в силах уснуть, если не освобожу цветы от больно стягивающего их шнурка.
Самым ярким воспоминанием, увезенным мною из Японии, было то неподражаемое искусство, с каким в этой стране выращивают цветы редкой красоты и изящества. Там цветы действительно обладают даром речи и многое говорят сердцу каждого японца: будь то женщина, юноша, старик или мальчик — безразлично, из какой среды.
Японцы с поистине неподражаемым мастерством умеют составлять букеты и декоративные украшения из цветов. И это признак не только душевной тонкости, но и высокой древней культуры.
* * *После гастролей в Тревизо я получила от агентства «Тавернари» предложение совершить летнее турне по городам Италии. Мы везли с собой «Севильского цирюльника», в котором кроме меня пели баритон Молинари, тенор Дженцарди и бас Ди Жулио, а дирижером был неизменный Паолантонио. Дебютировали мы в Парме, а затем гастролировали в Реджо-Эмилии, Модене, Брешии, Ферраре, Падуе, Тревизо, Венеции и в других городах.
Паолантонио тщательно работал над каждой сценой и требовал от меня необычайной живости исполнения в роли Розины.
— Главное — не будь монотонной, — предупреждал он меня. — Больше легкости, огонька. Твоя героиня должна быть яркой, очаровательной, лукавой.
Наше турне было довольно трудным, не обошлось и без недоразумений, нелепых случайностей, ошибок. Я могла бы привести немало забавных и комичных случаев. В Парме, одном из самых требовательных к оперному искусству городов, был тогда великолепный хор, пользовавшийся поистине мировой славой. Хористы из пармского театра, блиставшие прежде всего в операх Верди, обычно кочевали между Пармой и Нью-Йорком, так как «Метрополитен-опера» неизменно заключала с ними контракт. Летом 1920 года хор на короткое время решил отдохнуть в своем родном городе. Мы выступали в театре «Рейнах» и ангажировали большую часть хористов, что сослужило нам добрую службу.
Тонкие ценители бельканто, хористы очень симпатизировали нам. Они сразу же начали «болеть» за «патанейн», как они ласково меня окрестили. Я не знаю в точности, что означает «патанейн» на пармском диалекте, но покойный Мемо Бенасси, с которым меня связывала большая, нежная дружба, объяснил, что так местные жители называют маленькую ягодку или вообще что-то миниатюрное.
Тоти Даль Монте пятнадцати лет
Чио-Чио-Сан. «Чио-Чио-Сан» Дж. Пуччини
Для меня партия Розины была совершенно новой — понадобилось же импрессарио выбрать для моего дебюта именно Парму! И вот хористы, поклонники «патанейн», в полной тайне от меня решили в самом начале второго действия меня подбодрить. Они стали шумно аплодировать, когда я вышла на сцену, и кричать «браво».
Лучше бы они этого не делали!
Раздраженные продолжительными овациями, зрители начали свистеть и кричать: «Долой, долой!»
Такое начало второго действия было для меня сюрпризом, но весьма скверным сюрпризом. От волнения в горле у меня пересохло и я вся дрожала. До этого ни разу не случалось, чтобы меня освистали.
Я поняла, что зрители настроились враждебно ко мне, решив, что певица заплатила хористам за «шумную рекламу». Все же овладев собой, я подошла к авансцене и, собрав все свое мужество, запела: «В полночной тишине…» Я пела так вдохновенно и уверенно, что уже после первых фраз сами зрители дружно зааплодировали, заставив дирижера опустить палочку. Когда публика наконец успокоилась, пришлось повторить все с самого начала.
