Николай Непомнящий - СССР. Зловещие тайны великой эпохи
Я понял, что он имел в виду только что взлетевший истребитель и сравнивает коня с самолетом. (Видимо, у него был очень устойчивый «кавалерийский» стереотип мышления…)
Некоторое время все с интересом наблюдали выполнение летчиком (кажется, Супруном) фигур высшего пилотажа на только что взлетевшем истребителе. После посадки самолета все двинулись к краю летного поля, заросшего кустарником и молодыми березками.
Там, у самого края молодого леса, оказался вход в другой подземный ангар, отличный от предыдущего. Сам ангар, или авиабункер, имел вид широкой, длинной траншеи, углубленной всего на 1–1,5 метра. Стены, пол и потолок были укреплены бревнами, а пол, кроме того, досками. Спустившись по аппарели вниз, увидели стоящий там новый скоростной бомбардировщик типа ДБ-3.
Снаружи ангар был совершенно невидим, обложен проросшим дерном, а над верхним перекрытием рос густой кустарник. Невольно подумалось, что такие ангары в случае войны обладают массой бесценных преимуществ, гарантирующих сохранность техники и людей даже при интенсивном налете авиации противника, и неуязвимы для бомб и пуль.
Метрах в двухстах по этому краю молодого леса мы обнаружили еще один подземный ангар. Гораздо более широкие открытые ворота и сама траншея вместили четырехмоторный тяжелый бомбардировщик ТБ-3!
Все три подземных ангара были тщательно укрыты от наблюдений с воздуха и не имели никаких демаскирующих признаков. Они обнаруживались только с близкого расстояния и только после снятия маскировочной сети входных ворот ангара.
После осмотра подземных ангаров все поднялись наверх, оживленно разговаривая, образовали большую группу, в центре которой оказался маршал Тухачевский. Он улыбался, отвечал на вопросы и посматривал в сторону Ворошилова, стоявшего поодаль. Здесь мне удалось сделать последний снимок всего начальствующего состава РККА.
На следующий день в военный городок аэродрома снова приехали Ворошилов и Гамарник. Они осмотрели заканчивающееся строительство типового жилого дома для летно-технического состава. Там я сумел сделать еще два снимка, использовав все отпущенные мне двенадцать фотопластинок. Ворошилов дал какие-то указания сопровождавшим его людям, затем сел в машину и уехал.
Теперь предстояли переживания и волнения не меньшие, чем при фотографировании. Получится ли что-нибудь в результате «таинства» химико-фотографической обработки в темноте заснятых фотопластинок? Такие переживания испытывают не только фотолюбители, но и опытные фотографы. На этот раз, слава богу, негативы получились неплохие, а позитивная фотопечать с нормальных негативов одно удовольствие. Эта операция вызывает обычно положительные эмоции. Приятно наблюдать еще в проявителе, как на фотобумаге появляются облики людей, так схожие с теми людьми, которых видел и фотографировал накануне.
С десяти негативов, оказавшихся наиболее качественными, сделал по три отпечатка, как мне было приказано (тогда все было очень строго!), фотографии и негативы отдал начальнику политотдела.
Признаюсь сегодня (дело прошлое), желая сохранить на всю жизнь память о встрече с «любимыми маршалами» и высшим комсоставом армии, решил отпечатать себе несколько фотографий. Хранил их в личном чемоданчике, не предполагая о надвигающихся трагических событиях.
Еще в начале 1937 года я оказался в Воронеже, будучи направлен в 18-ю дальнеразведовательную авиаэскадрилью как фотограмметрист. Обслуживал фотооборудование самолетов дальней аэр о фоторазведки типа Р-6.
Небольшой штатный состав эскадрильи оказался дружным коллективом, где взаимоотношения между командирами и просто красноармейцами были очень простыми и деловыми. Большинство летчиков, окончивших летное училище в Энгельсе, были из немцев Поволжья: Редер, Гесс, Бертман — их фамилии мне запомнились. Имена — близкие к русским. Остальные члены экипажей разных национальностей. Прямой и непосредственный контакт имел прежде всего со штурманами. Вместе с ними проверял перед вылетом работу фототехники, сообщал количество заряженной фотопленки, особенности данного аэро фото аппарата.
Близкие отношения у меня сложились со штурманом старшим лейтенантом Максимом Jlax-маном. Наши отношения стали дружескими, и однажды я рассказал ему о том, что мне посчастливилось фотографировать высший комсостав РККА, показал ему фотографии. Он был очень рад, увидев на фотографиях маршала Тухачевского. «Эти подземные ангары, на фоне которых снят высший комсостав армии, — говорил мне штурман Лахман, — это только часть разработанного маршалом Тухачевским плана модернизации Красной армии». В то время я был только старший лейтенант, однако мне было ясно, что Тухачевский, в отличие от Ворошилова-кавалериста, имеет чрезвычайно оригинальный и новый взгляд на будущую войну и армию. Даже авиация испытывала на себе влияние его идей.
Уже после лекции Крылов в домашней обстановке рассказал и другие подробности, характерные для 30-х годов:
— Эти фотографии подземного аэродрома я никому больше не показывал. Вспомнил о них, только когда июньским утром того же 1937 года нас собрали на митинг у штаба авиабригады. Начальник политотдела бригады, открыв митинг, зачитал сообщение из Наркомата обороны о раскрытии «антисоветско-троцкистской военной организации», возглавляемой якобы «бывшим маршалом» Тухачевским, и куда будто бы входили высшие офицеры Якир, Уборе — вич, Корк и другие. Они все обвинялись в шпионаже и «подрыве мощи РККА». Было высказано предположение о возможности существования и в нашей бригаде «скрытого шпионского гнезда». Выступившие на митинге двое военных комиссаров клеймили позором «предателей», требовали сурового наказания «изменникам Родины».
Сознание мое было оглушено услышанным, никак это не укладывалось в моей голове, тем более что меньше года тому назад я их видел так близко, даже фотографировал. Они казались мне опытными, честными, преданными Красной армии, с огромным авторитетом и безукоризненными биографиями (героическими и историческими!).
Расходились с митинга подавленными, не смея смотреть друг другу в глаза, ибо никто не верил в их «вражеские дела». Никто!
Вскоре пришла директива об увольнении всех летчиков немецкой национальности из РККА и ВВС. Штурмана Лахмана тоже уволили, хотя он был не немец, а еврей. Но с НКВД в те годы спорить боялись. Выходило себе дороже… У всех было противное чувство бессилия перед всевластием.
Ночью увели комсорга эскадрильи Василия Гусакова, которому я хвалился, что фотографировал маршалов. Страх и подавленность сковали меня. Проверяют тумбочки, доберутся до конторки, где в моем чемоданчике хранятся фотографии «врагов народа». Могут и меня причислить к ним, как «пособника» или японского шпиона, и арестуют.
