Максим Коробейников - Подробности войны
Порхневич сел около меня. Беляков подошел и примостился рядом.
Я сказал ему:
- Ты что это в церкви пляшешь?!
- Суеверие это все, товарищ капитан, - отмахнулся он от меня.
Порхневич всем корпусом повернулся к нему, неторопливо облизал ложку, пропихнув ее за валенок и заметил Белякову серьезно:
- Вот вы не верите ни во что, товарищ старший лейтенант, потому вам в бою-то и страшно.
- Почему страшно? - спросил Беляков. - Кто сказал, что мне страшно? Кто это может сказать такое про меня?
- Так ведь всем страшно, я думал, и вам тоже.
- То-то... Думал! Индюк думал, а ты человек. Я, когда в атаку иду, так мне не только себя, мне никого не жалко. Только бы до немецкой траншеи добраться. А ты говоришь, страшно.
- Полно врать-то, товарищ старший лейтенант, - прервал его солдат, пожалуй, еще более могучего сложения, чем Порхневич. - Какой храбрый нашелся!
- А что? - подхватился Беляков.
- Да то, товарищ старший лейтенант, что смешно слушать. Чего уж тут? Перед кем выхваляться-то? Все свои. Кому не страшно?
- А мне - никогда, - решительно выпалил Беляков.
- Так что вы, озорник, что ли, какой, коли ничего не боитесь?
- Не о том речь, - огрызнулся Беляков. - Мы о боге рассуждаем. Я говорю, что суеверие это все.
- Погодите, - сказал могучий солдат, - прижмет, так вспомните, не то запоете. Хотя, может, вы еще к жизни не привязаны. Тогда и судить еще ни о чем не можете. Я вот в бога, например, не верю, с детства не приучили. А плясать в церкви не стал бы. Не-е-ет, не стал бы.
Снова наступила тишина, пока ее не нарушил Порхневич.
- А я вот, - сказал он, - когда в атаку иду, так тоже вроде особого страху не испытываю. А почему? Да потому, что знаю, что все в его власти. Убьют так убьют. Значит, так надо.
- Кому надо-то? - вдруг спросил Порхневича кто-то.
- Ему, - ответил он. - Вот кому. Видно, так надо. Ничего без него не бывает. Ведь, подумать только, как бывает. Когда бы я еще в церкви побывал, если бы не война? Свою-то у нас в селе давно на склад переделали. Зерно хранят. Вроде элеватора... А тут вот немцы обстреляли нас, и мы все - в храм, все в дом к нему. Он не обидит, он сохранит!
- Да разве он сохранит тебя, когда себя уберечь не может? - вступил в разговор Беляков. - Видел, в церкви-то всю макушку снесли, и ни одного стекла не осталось?
- А это он нас испытывает. Смотрит, до чего мы еще дойти можем, до чего докатимся.
- А что испытывать-то? Помоги, если ты всесильный, - опять выкрикнул недовольный Беляков.
- Да, - подхватил маленький и тихий солдат, который до сих пор прислушивался и молчал. - Я согласен, товарищ старший лейтенант, что это он, такой добрый, бог-то твой, по всей земле войну-то раскинул? Уж больно испытанье-то тяжелое. Детей-то и баб-то наших за что испытывает? От такого испытанья одна дорога, выходит, на тот свет. А кто на земле-то останется?
- Останется, не беспокойся, - спокойно ответил Порхневич, - кто ему угоден, тот и останется.
- Значит, если кого убивают, то туда тому и дорога, - по-божески-то выходит?
- Выходит так.
Кто-то из угла вспомнил:
- Я до ранения в двенадцатом полку был, так у нас в роте после обстрела трое рассудку лишились. Больно тяжелыми снарядами немец бил. Голова не выдерживает. Вот как он нашего брата испытывает... А фюрер небось в таком каземате сидит, что и господь бог до него не доберется. Где справедливость-то?!
- Да, скажи, Порхневич, за что испытанье-то такое? - еще поинтересовался кто-то.
- Вот так, испытывает, и все, нам знать не дано, - не торопясь объяснил Порхневич. - Я так думаю, чтобы узнать, какие мы люди с вами и какие немцы. Прежде народ разве такой был? У нас ведь все выветрилось из головы-то.
- А что выветрилось-то?
- То, что от него шло.
- А что же от него-то шло?
- Добро.
- Ну и ну.
- Вы меня не расспрашивайте. Я все понимаю, а объяснить не могу. У меня все в сердце, а вот на языке нет.
Порхневич вспомнил о Белякове и обратился к нему:
- Вот вам, товарищ старший лейтенант, например, все понятно, а мне ничего. Вот и мучаюсь. Видно, вы счастливый такой.
Но их разговор перебили.
- А я вот, братцы, сон страшный вчерась видел, - вдруг донеслось из угла.
- Ну?
- Деревню свою. Тихая стоит, все дома целы, а никого нет. Одна трава кругом растет да цветики, маки алые, подсолнухи головами к солнцу повернулись. А людей будто ветром выдуло. Только ходит одна баба в черном, высокая и сухая, будто неживая. А мне приглянулась. Думаю: "Кажись, ничего". Повернулась она ко мне. Я лицо-то не видел, а так сразу холодно стало. Так озяб, что проснулся.
- Дак это к тебе смерть приходила.
- Да ну?!
- Вот тебе и ну... Хорошо, что ты лица ее не увидел.
- А тогда бы что?
- А быть бы тебе покойником.
- А я-то об ней размечтался. Думаю, ничего баба!
Но тут их разговор прервал Беляков:
- И что это я сразу в пехоту не пошел? Все в артиллерии крутился.
- А у нас разве слаще? - спросили его.
- Не слаще, а веселее, - ответил он насмешливо. - Чего только не наслушаешься. Ну и серые же вы, мужики! А вот насчет смерти я вам вот что скажу по секрету. Война и смерть всегда рядом ходят. Не будет смерти, так и войне конец. Что войны без смерти не бывает, к этому привыкнуть надо. И тогда безо всякого бога жить можно.
- Да как же к ней привыкнешь?
- А ты сюда зачем пришел? Правильно, чтобы победу одержать. А за нее что? Верно, платить надо. Тогда и победа будет. С этим примиришься - и все хорошо. Ничего даром не дается! Вот люди-то и погибают. И ты можешь завтра жизнь отдать, и я утром могу... А что делать? Правильно я говорю, товарищ капитан?
Пока я думал, как ответить, кто-то бойко начал объяснять:
- А я вот о чем. Почему мы смерти боимся? Потому что не знаем, что там. Кабы знать, так, может, и не страшно было бы.
- Ишь, чего захотел! Оттуда еще никто не возвращался.
Неожиданно раздался требовательный и недовольный голос:
- А что это вы, товарищи, панихиду-то завели? А?
Другой успокоил всех:
- Полно вам, мужики... Ложитесь-ко! Завтра, может, рано подымут, а мы разговорились.
- Так ведь комдив-то сутки отдыха дал, чего нас поднимут!
- Отбой! - скомандовал я.
И вскоре рота уснула в храме сном праведников, чтобы, набравшись сил, назавтра поутру снова вступить в бой. С сутками отдыха не получилось.
Утром роту подняли по тревоге. На левом фланге полка прорвались немцы. Развернувшись в цепь, мы прошли через боевые порядки подразделений, которые нас вчера сменили, и в лощине встретили контратакующую группу немцев.
Собственно, боя не было. Увидев, что мы охватываем их с трех сторон, немцы в замешательстве остановились и начали отходить. Они даже перестали стрелять. Нам была поставлена задача преследовать отходящего противника.
