Евгений Весник - Записки артиста
Прости меня, Всевышний, прости меня, любимый пес, если я поступил не так!
Рекс! Я уверен – ты слышишь меня! Прости…
Война окончена. Я молодой лейтенантик, еду в троллейбусе по Москве. На одной из остановок в салон вошла симпатичная девушка. Влюбился моментально. Настолько влюбился, что пропустил свою остановку. Решил непременно познакомиться.
Она между тем внимательно посмотрела на меня и многообещающе улыбнулась. У Камерного театра, теперешнего имени Пушкина, вышла, я за ней.
– Можно с вами познакомиться?
– Конечно, – ответила девушка, по-прежнему улыбаясь.
Протянула мне руку и назвала имя.
– Я провожу вас!
– Ладно, – и улыбка ее стала просто неземной. Мы подошли к дому, который я очень хорошо знал.
Поднялись на четвертый этаж, остановились у двери. Девушка позвонила, дверь открылась, в дверях – мой двоюродный брат художник Борис Немечек.
– Куда ты запропастилась? Я уже беспокоиться начал, – выговорил он девушке.
– Не сердись, Боря. Зато я встретила и привела к нам Женю.
Угораздило же меня влюбиться в жену брата! Мы никогда с ней прежде не встречались. Я не знал, что Борис женился. А она меня еще в троллейбусе узнала по семейным фотографиям.
В троллейбусах с тех пор с женщинами никогда не знакомился: каждая из них могла оказаться родственницей! Чем черт не шутит!
Умолив штабных офицеров выдать на руки (что не положено) демобилизационные документы, чтобы ускорить их оформление, в апреле 1946 года я распрощался с армией, очень многому меня научившей, и явился в столицу, чтобы продолжать овладевать профессией артиста. Я не хотел лишиться возможности быть зачисленным на окончание второго курса училища имени Щепкина, чтобы тем самым не терять целый год учебы.
Я окончил училище круглым отличником по мастерству актера, уже играл маленькие рольки в Малом театре. Дважды заполнял анкету для зачисления в штат этого театра и дважды не был зачислен. Как выяснилось потом – по причинам неблагонадежности: сын врага народа. А то, что я воевал, имел награды, не было принято во внимание.
Деталь для нашей советской действительности очень типичная!
Обидно, но, как говорится, все к лучшему. Поступил в труппу Театра имени Станиславского, затем Театра сатиры. Там я получил возможность сыграть большое число ролей. Обижаться на судьбу никак не могу еще и потому, что, в конце концов, я был приглашен в коллектив Малого театра уже сложившимся артистом с именем. Я прожил в нем интересную творческую жизнь, заслужил высокое звание «народный артист СССР». К боевым наградам прибавились ордена Трудового Красного Знамени и Дружбы народов.
О своих первых годах работы на сцене я расскажу чуть позже. Сейчас же должен написать о том, кто вывел меня в профессиональную жизнь, кто стал моим учителем.
Сцена
1948 год. Работаю в Театре имени Станиславского. Начинал я актерствовать с ролей стариков, очень, очень стареньких. И благодарю судьбу за это, так как играть такие роли в 25–26 лет – это настоящий подарок! Хочешь не хочешь, а уходить от своих данных необходимо, надо учиться «ремеслу» перевоплощения. Я убежден в том, что сыгранные роли стариков в начале моей карьеры во многом определили характер и стиль дальнейшего ее развития, когда наблюдательность и фиксация впечатлений стали играть решающую роль. Константин Сергеевич Станиславский сказал: «Пятьдесят процентов таланта – сценическое обаяние». А я, извините, беру на себя смелость добавить: «Остальные пятьдесят процентов – наблюдательность!» Писатели свои наблюдения чаще всего фиксируют в записных книжках. Актеры же, как правило, подсмотренные особенности человеческого характера, внешности, манеру говорить, подсказки для грима, заложенные в физиономиях людей, фиксируют в своей памяти. В своей, если можно так сказать, устной записной книжке. Из нее они извлекают для создания образа запомнившиеся, необходимые детали. Чем солиднее такая устная книжица, тем легче создавать в каждой роли новый образ, новый человеческий лик.
В пьесе «С любовью не шутят» получил роль старика Дона Педро. Репетировать было трудно: никак не мог найти, за что «ухватиться». Мучился, мучился, но как-то зашел в Центральный Дом работников искусств (ЦДРИ). Заглянул в малый зал: там шло какое-то собрание или конференция. Объявляют очередного выступающего – скульптора из Ленинграда. Вижу, как к трибуне идет человек с грозным взглядом и львиной гривой волос. Потрясающая внешность: густые брови, невероятной величины скулы, подчеркнуто волевой подбородок. Энергично поднимается на трибуну! Власть! Сила! Человечище! Небольшая пауза. Оратор набирает полную грудь воздуха и вдруг – тоненьким голосочком, почти на фальцете, с трибуны жалобно спорхнуло:
– Материала нету. Инструмента нету. Что делать? Не знаю!
Моя роль Дона Педро была для меня решена!
Гоголевский Городничий и роменроллановский Кола Брюньон, дядюшка Рабурдэн из пьесы Э. Золя «Наследники Рабурдэна» и матрос Алексей из «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского, шекспировский молодой Родриго из «Отелло» и опытный Басов из «Дачников» Горького, Луп Клешнин из «Царя Фёдора Иоанновича» А. К. Толстого и мольеровский главный герой из «Проделок Скалена» – это далеко не полный список моих творческих соприкосновений с ролями классического репертуара. Такие они, ну никак не похожие друг на друга, верно ведь? И эпохи и национальности – разные. Ну что, казалось бы, может быть общего у них? А ведь при ближайшем рассмотрении у всех перечисленных героев есть общее! Есть!
Если матрос Алексей, присматриваясь ко всем и всему и как бы слушая революцию, ищет в ней истину, правду, кажущуюся ему правильною трактовку всего вокруг происходящего – и находит все это в поведении и словах женщины-комиссара, – то, например, Кола Брюньон, несмотря на свою общительность, открытость, несмотря на то, что жил в другом веке, в другой стране, занимается ведь тем же самым, что и Алексей. Он слушает и смотрит жизнь, страдает от несостоявшейся любви к Ласочке. Не находит истинно правдивых людей и отдает свое сердце и душу и доброту своей семилетней внучке: «Моя единственная подруга в жизни – моя внучка Глади», – говорит он сам себе. Внучка для него то же, что комиссар для Алексея – Правда! Олицетворенная правда. Истина! Оба по-своему нашли гармонию человеческих взаимоотношений, своих мыслей и чувств. Мольеровский Скапен ведь не просто дурака валяет и всех разыгрывает. О нет! Он по-своему выводит на чистую воду, на общее обозрение человеческие пороки и добивается справедливости и чистоты человеческих взаимоотношений. Скапен – не шут и не просто ловкий плут, Скапен – философ и правдоискатель. Если Алексей и Брюньон приходят к пониманию правды, то Скапен приводит людей к правде, к необходимости проявлять лучшие, Богом данные людям качества – справедливость, честность, доброту…
