Толстой и Достоевский. Братья по совести (СИ) - Ремизов Виталий Борисович
Нарисовав эту картину, представляющую отчасти идиллию, отчасти пасквиль, г. Страхов начинает вместе с Ренаном «политиканствовать», рассуждать о том, как германский, романский и славянский миры будут между собою драться и что из этого может произойти. Наконец, г. Страхов сожалеет о том, что Ренан, вообще прекрасно понимающий Россию, не понимает православия. За вычетом политиканства, которое нисколько не занимательно, главная мысль г. Страхова состоит в том, что Россия гарантирована от политического материализма особенностями русского народа, который неспособен «завидовать», глядя «на свадебную кавалькаду молодого господина» (Михайловский Н. К. Т. 1. С. 747–748).
Н. Н. Страхов, может быть, и оставил бы в стороне полемические красоты воинствующего критика, но в статье Михайловского прозвучала идея, над которой мучился Достоевский и его окружение. Страхов восстал против сужения «великой мысли», которая должна лечь в основу преображения России, до философии «материального благосостояния». Саму идею Страхов не отрицал, ибо, полагал он, «всякий желал бы ее осуществления», и все же не она должна стать «главной идеей».
«Мы, — писал он в ответ на сущность «великой мысли» Михайловского, — скажем решительно: нет, мысль о благосостоянии не способна составить идеал, не может вызвать высокие чувства и великие мысли. К этому способны и это могут делать только идеи чисто нравственные, т. е. такие, вся цель которых заключается в нравственном усовершенствовании человека, в возвышении достоинства его жизни […] Идея благосостояния сама по себе совершенно бессильна и получает силу только тогда, когда возбуждает собою другие идеи, например идеи сострадания, самоотвержения, любви или же, наоборот, идеи злобы, зависти, мести […] она никогда не будет главною двигающею идеею…»
Таковы комментарии к заметке Достоевского.
Но возникает вопрос: почему имя Льва Толстого стоит рядом с именем Михайловского?
Толстой, понимая сам факт социального неравенства, отнюдь не сводил проблему к «материальному благосостоянию», как и жизнь человека в целом. Достаточно вспомнить «Поликушку», «Казаки», педагогические статьи. Даже в «Утре помещика», где, казалось бы, Нехлюдов сосредоточен на улучшении материальных условий жизни своих крепостных крестьян, главная мысль в другом — «быть полезным и делать добро»:
«Милая тетушка, — писал юный князь Нехлюдов. — Я принял решение, от которого должна зависеть участь всей моей жизни. Я выхожу из университета, чтоб посвятить себя жизни в деревне, потому что чувствую, что рожден для нее. Ради Бога, милая тетушка, не смейтесь надо мной. Вы скажете, что я молод; может быть, точно я еще ребенок, но это не мешает мне чувствовать мое призвание, желать делать добро и любить его» (4, 123).
Во взглядах на народ у Достоевского и Толстого было много общего. Сходились они и в понимании того, что либеральные народники, не зная народ, стремились на каждом шагу поучать его. Так что упрек Достоевского в адрес Толстого вряд ли справедлив.
Глава четырнадцатая. О «ГЛУПОМ» И ДЕЙСТВЕННОМ ТЕРРОРИСТЕ НЕЧАЕВЕ И «СТАРШЕЙ КНЯЖНЕ У БЕЗУХОВА»
«Нечаев [41] глуп, как старшая княжна у Безухова (родственница графа Безухова, отца Пьера. — В. Р.) Но вся сила его в том, что он человек действия» (XI, 237).
А. И. Герцен. Гравюра Леммеля. 1850-е гг.
Толстой: «Бедный Герцен, как его затравили революционеры за то, что он отстал. В этой книге (Чешихин-Ветринский «Герцен». — В. Р.) слова самого Нечаева и Нечаевым написанное определение революционера. Страшное, ужасное. — И Л. Н. прочел его вслух. (Разрешение уничтожать все) *.
М. А. Бакунин
— Бакунин (Михаил Александрович — русский мыслитель и революционер, один из теоретиков анархизма, народничества и панславизма. — В. Р.) сочувствовал Нечаеву, — сказал Л. Н.
С. Г. Нечаев
Сергей Львович вспомнил, что слышал от Бутурлина (Александр Сергеевич — участник ряда событий против власти, корреспондент и адресат Толстого, не раз видевшийся с ним в Москве и Ясной Поляне. — В. Р.), который сам был нечаевцем, о Нечаеве, что он был неприятный. В Петровско-Разумовской академии, в кружке нечаевцев был Иванов, который ревновал Нечаева, соперничал с ним; Нечаев его убил «за шпионство» (неизвестно, был ли шпион). В «Бесах» Достоевский описывает Нечаева и нечаевцев.
Л. Н. (опять о Герцене): Герцен — удивительный в художественном смысле. Я другого такого не знаю. Остроумие, небрежность (т. е. отрывочен), блеск» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 118–119).
* Из книги В. Е. Чешихина-Ветринского «Герцен»: «Приведем несколько выдержек из нечаевского «плана организации: «Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, елиною мыслью, единую страстью — революцией».
«Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями и нравственностью этого мира. Он для него — враг беспощадный и если б он продолжал жить в нем, то для того только, чтобы его вернее разрушить…»
«Революционер презирает всякое доктринерство и отказался от мирской науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает тролько одну науку — науку разрушения».
«Цель же одна — наискорейшее разрушение этого поганого строя».
«Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что помешает ему» (СПб., 1908. С. 403)
«Княжна, с своею несообразно-длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
— А мне-то, — сказал он, — ты думаешь, легче? Je suis éreinté, comme un cheval de poste (Я заморен, как почтовая лошадь. — Здесь и далее с франц. — В. Р.); a все-таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло-шутливо, то испуганно оглядывались.
