Лотта Ленья. В окружении гениев - Найс Ева

Под громкое гоготание Энгель исчез со сцены, но Ауфрихт на эту новость никак не отреагировал. После того как он недавно встал на дыбы, у него иссякли последние силы. Лотта подозревала, что со своим золотом он уже попрощался и готов броситься в Шпрее. Слух о приближающейся катастрофе распространился так быстро, что на репетиции каждый день стали стекаться разные театральные деятели, чтобы увидеть своими глазами кораблекрушение на Шиффбауэрдамм. Некоторые проявляли нескрываемое злорадство, другие сбегали, как только могли, чтобы не чувствовать стыд за то, что стали свидетелями колоссального провала. Писатель Лион Фейхтвангер после своего короткого визита подал хорошую идею:

— «Балладная опера»? Название мне не нравится. А как вам «Трехгрошовая опера»?

Так незадолго до премьеры пьеса получила новое название, которое Брехт велел сразу поставить на афише. Следующей выбыла Вайгель, чего никто не ожидал. Ведь она была стойкой, как никто другой. По какой-то необъяснимой причине она настаивала на том, чтобы ей дали играть сводницу в виде одноногой женщины в инвалидной коляске. И требовала затащить ее на стол, чтобы оттуда взирать на своих девочек. Но не успела она водрузиться наверх, как вдруг закричала:

— Больно!

Не первый раз Хелена отклонялась от сценария, поэтому никто не стал беспокоиться. И только когда она скрючилась на столе, решили вызвать врача. Он диагностировал аппендицит и запретил появляться на сцене. Вскоре после этого о своем уходе объявил Эрих Понто. Он должен был играть короля нищих Пичема после того, как Петер Лорре смылся, заявив, что у нет времени для этой пьесы.

— Это что вообще за стиль такой? — с волнением говорил он. — А музыка! Этот бред невозможно ни произносить, ни петь. И что это за безумная идея — затемнить сцену?

Лотта в очередной раз еле сдерживала нервный смех. Репетиции ей уже давно казались полным абсурдом.

— Зонги должны исполняться так, будто они из другой оперы. Поэтому сцена во время пения еще больше бросается в глаза. Это не должно быть реалистично, мы стремимся к эффекту отчуждения, — голос Брехта звучал необычно, с металлическим призвуком. Он, наверное, слишком часто это объяснял.

— Но я не хочу так играть.

— Ну и не надо, — безразлично отвернулся Брехт от Понто, смахнув немного пепла на его ноги.

Не прошло и получаса, как Понто уже стоял с собранными чемоданами и обратился к Ауфрихту:

— Я хотел попрощаться только с вами. Еду на следующем поезде в Дрезден.

— Пожалуйста, — произнес, заикаясь, Ауфрихт, — пожалуйста, останьтесь. Хотя бы на премьеру послезавтра. Пожалуйста.

Было тяжело видеть, как этому бедному человеку приходилось умолять актера. Не думая ни минуты, Лотта подскочила к нему.

— Эрих, дорогой, послушай его. Ты нам так нужен. Подумай о своих бедных коллегах, которым надо кормить сотни голодных ртов.

Понто подозрительно оглядел Лотту. До сих пор она не производила на него впечатления защитницы вдов и сирот. Но, видно, ее преданный взгляд немного смягчил его. В нерешительности Понто искал глаза Ауфрихта, но тот уставился на стену, опустив плечи.

Понто выдохнул.

— Хорошо, Ауфрихт. Я сделаю это для твоей жены и детей, чтобы мне не было стыдно, если меня когда-нибудь снова пригласят к вам на обед.

— И они еще поблагодарят вас на небесах, — сказал Ауфрихт без всякой иронии.

Но теперь наступила очередь исполнителя Мэкхита. После того как кому-то досталось столько внимания, Харальд Паульзен не захотел оставаться в стороне.

За день до премьеры он в своей собственной одежде расхаживал по сцене, как павлин.

Курт уже не знал, смеяться ему или плакать.

— Кажется, это была ошибка — взять для прототипа новой оперы эту тщеславную опереточную звезду, — сухо заметил он.

Лотта тоже не представляла себе преступника в виде мужчины в черном костюме, сшитом на заказ. Хуже всего его шейный платок, голубой, оттенок которого почти совпадает с цветом его глаз.

— Так они заметнее, — объяснял он за сценой Луизе, которая потом со смехом рассказывала об этом Лотте, вцепившись в руку подруги.

Брехт несколько раз откашлялся, прежде чем осторожно обратиться к Паульзену:

— Не думаю, что бандит Мэкхит носил бы такой платок.

— Я без этого платка выступать не буду. Это неотъемлемая часть меня.

Прежде чем Брехт успел возразить, Паульзен продолжил:

— И, кроме того, я требую, чтобы меня поставили уже в первой сцене, а не во второй.

— Это смешно. Мы же играем не оперетту, — ответил Брехт.

— Не смешнее пьесы, которую все равно никто не захочет смотреть, — с достоинством парировал Паульзен.

До сих пор, что бы ни приходило в голову актерам, — Брехт сохранял спокойствие. Он внимательно слушал их, и даже если не слушал, то оставался доброжелательным и старался мягко направить в нужную ему сторону. Но паульзеновский платок, казалось, действовал на него, как красная тряпка на быка. Он не кричал на Паульзена, но говорил довольно угрожающе. Его визави тем временем становился все громче и громче.

Лотта подошла к мужу, который стоял в зрительном зале, прислонившись к стене, и положила ему руку на плечи.

— Хочешь поспорим, будет ли завтра представление?

Вайль дернул уголком рта:

— И кто из нас поставит на то, что оно состоится? Паульзен скоро охрипнет. И если так дальше пойдет, он не сможет завтра петь.

Вайль подошел ближе к сцене и подозвал к себе Брехта. Тот присел на корточки у края сцены и угрюмо посмотрел на Курта.

— Ну что? Лучше, если я оставлю его идиотский наряд. Или я задушу его этим платком.

— Лучше не душить. Он уже звучит так, будто вот-вот сорвет голос.

Они задумчиво посмотрели на фигуру, которая в свете прожектора дергала за воротничок.

Лицо Брехта оживилось.

— Хорошо, может, это и неплохая идея. Посмотрите-ка на него, как он вьется вьюном.

— Тогда, может, дадим ему и первую сцену?

Брехт еще некоторое время понаблюдал за своим Мэкхитом, прежде чем собрался с ответом.

— Можешь до завтра написать красивую балладу? Выпусти мне на сцену шарманщика, и пусть тот поет об ужасных деяниях Мэкки-ножа. Это будет наша первая картина. Пока звучит музыка, пусть Паульзен прогуливается туда-сюда, как сейчас. Посмотри только, как он любуется своим маникюром. Если мы соединим его слащавые манеры c жуткой песней, это заставит всех сильнее содрогнуться от ужаса, чем если он изобразит лицо убийцы.

Лотта практически не верит, что в этот вечер в театре пройдет спектакль. Ее глаза слипаются. Она не спала уже три ночи. После репетиций до четырех утра они собрались для последнего прогона за два часа до начала.

А Курт успел за ночь не только написать балладу, но и разобраться в секретах шарманки, так что зонг соответствует сопровождению. Исполнителя он, конечно, тоже раздобыл. Хочется верить, что Брехт понимает, кого он нашел в лице Вайля.

— Эта песня не будет иметь успеха, — сказал Курт Лотте, вернувшись после встречи. — Но Паульсен теперь в первой сцене, хотя первую песню и поет шарманщик.

— И как он?

— Говорит мало.

Лотта прикрыла рот рукой.

— Надеюсь, он поет?

— Даже очень хорошо. Я прогнал с ним партию три раза и уверен, что он достигнет именно того эффекта, которого хотел Брехт.

— Еще раз с самого начала! — требует Брехт.

Все трещит по швам.

— Мне жаль, господа, но всем надо спуститься со сцены, — кричит сбоку человек Ауфрихта.

— Я не уйду, пока мне кто-нибудь не подаст идею, как включить в действие деревянного коня, — раздраженно требует Брехт. — Он должен доставить гонца на сцену, Ауфрихт. Я не виноват, что твои люди проложили рельсы не там, теперь придумай что-нибудь.

— Мы можем обойтись и без лошадки, — раздраженно отвечает Ауфрихт. Он громко хлопает в ладоши, как будто в последнюю секунду может наколдовать свой авторитет обратно. — Репетиция окончена. Занавес.