Заходер и все-все-все… - Заходер Галина Сергеевна
Вероятно, поэтому, обнаружив этот «сюрприз», он тут же разорвал — разорвал бесповоротно — всякие отношения с Риной Зеленой.
Ей удалось поссориться с ним…
Весной 1969 года мы узнали, что рядом с нами, с третьей стороны, продают половину дома. Боря сразу же сообщил об этом Валентину Дмитриевичу Берестову, и тот, посмотрев домик, так и остался в нем. Цена тоже устраивала. В ближайшие дни прибыло его семейство, состоящее из жены Татьяны Ивановны Александровой и ее дочки Галочки. Это счастливое лето мы не расставались.
Все были уверены, что оформление покупки дома произойдет в ближайшее время, и уже планировали, как снимем кусок забора, поставим на границе стол и будем распивать чаи у самовара. А пока, выломав пару досок в заборе, чтобы не пользоваться калитками, собирались на нашей большой террасе, попивая подчас не только чай. Боря и Валя читали нам и друг другу стихи. Галочка, юная художница, радовала нас своими изящными, полными юмора рисунками, которые я забирала у нее. До сих пор бережно храню их и показываю знакомым как образец работы одаренного ребенка, не испорченного еще никакими «измами» и школами. Татьяна обучала меня писать акварелью и сама рисовала цветы. Мы усаживались на низеньких скамеечках в саду и наслаждались, рисуя.
От рисунков акварелью я перешла к масляным краскам, правда, не на холсте, а на парадном крылечке. Появился экспромт Валентина Дмитриевича:
На этом поприще со мной произошла небольшая авария. Боря уехал в город на своем «Москвиче», и я, решив воспользоваться свободным временем, залезла на шаткую стремянку красить «полотенца» — резные украшения под коньком крыши парадного крыльца. Только я потянулась кистью к этому пресловутому «полотенцу», как ножка стремянки скрипнула и тихонько поползла куда-то вбок. За ножкой скособочилась стремянка. Я вслед за ней. Обнаружив себя на земле (видимо, слегка потеряла сознание), поняла, что без посторонней помощи мне не обойтись. Я покричала, и прибежали Берестовы. Меня уложили.
Вскоре в воротах появилась машина Бориса. Татьяна вышла к нему навстречу, чтобы подготовить.
— Боренька, Боря, вы только не волнуйтесь. Ничего страшного. Ножка сломалась… Галя упала, — начала Татьяна.
Боря, не дослушав, стремглав кинулся домой. Хорошо, что к этому времени я уже пришла в себя и вышла навстречу, лишь слегка прихрамывая. Борис называл меня весь день «падшей женщиной» и в утешенье сочинил и собственноручно записал в мою тетрадь очередное посвящение:
Валентин Дмитриевич с удовольствием входил в роль сельского жителя. На их участке появились кое-какие грядки.
— Боря, где Валька? — спрашивает Рина Зеленая.
— Рина Васильевна, разве вы не слышите, что в этот момент Валентин Димитриевич беседует с дядей Колей об урожае? — почтительно отвечает Борис. (Дядя Коля — владелец второй половины дома.)
Время летело незаметно. Покупка дома все откладывалась, причина была неясна. Зацвела липа в нашем саду. Валя, восхищаясь, вдыхает ее аромат.
— Смотрите, Валя, — предостерег Борис, — не пахнет ли этим дело о покупке вашего дома?..
Пророчество насчет «липы» сбылось. В октябре Берестовы покинули Комаровку, а вместо дома купили квартиру. С этого времени они лишь гости Комаровки, хотя и нередкие.
После гибели Дара у нас появился эрдельтерьер Барри. Валя откликнулся на это событие:
Не могу устоять, чтобы не привести экспромт Валентина Берестова во время посещения моей выставки:
Частенько Борис читал строчки из стихотворения Берестова «Сказка», которые очень нравились ему:
Дружба Бориса Заходера и Валентина Берестова выдержала испытание временем. Приведу записи из дневника Бориса, посвященные памяти Вали (умер 14 марта 1998 года):
Вступление в Союз писателей (в 1958 г.), помимо того что я уже мог не бояться ни дворников, ни милиционеров, принесло мне щедрый подарок — дружбу с Валентином Берестовым.
Вот отрывок из моего дневника — увы, за 1998 год…
Позвонили из «Огонька». Ночью умер Валя Берестов. Попросили написать некролог. Я написал:
«Умер Валентин Берестов.
Не думал, не гадал, что мне придется писать эти слова. Валя был на десять лет моложе, и у меня чувство, какое, должно быть, бывает у родителей, которые хоронят взрослых детей…
Я встретил его, как сказано в старой книге, „на середине жизненной дороги“ — ровно сорок лет тому назад. И все эти годы мы дружили. Не только домами, но и стихами. Оба знали — есть собрат по перу. Единомышленник. Тот, кому хочется прочесть каждую новую строку, и можно не сомневаться — он тебя поймет. Так, как может понять только поэт.
А он был поэтом. Это слово не нуждается в эпитетах. Мне кажутся (признаться ли?) лишними любые прилагательные, — такие, как „великий“, „замечательный“, „выдающийся“ и даже „подлинный“.
Только поэт мог написать:
Берестова трудно было не любить. И было тому много причин. В том числе особых. А среди них — главная: он был добр. Иным казалось, что доброта его чрезмерна, что это недостаток. Но ведь такие недостатки только украшают жизнь… Нашу жизнь, которая в этом так нуждается…
Неделю назад, вернувшись из Америки, он позвонил мне. Радостный, возбужденный массой впечатлений, свиданием с горячо любимой дочерью, с внуками. Собирался на этой неделе прийти, обо всем рассказать подробно. И вот…
Тяжелая, жестокая потеря. Для многих. А для меня — утрата особенно тяжкая.
Невосполнимая.
Почему-то особенно горько, что он умер, как и родился, весной.
Он так любил весну. Это ведь он написал:
Вечной весны тебе, дорогой Валя!
