Николай Исаенко - Вижу противника !
16 сентября командование 8-й ВА потребовало перебазировать дивизию в район Полог.
На поиски новых площадок вылетели вместе с начальником штаба дивизии полковником А. Г. Андроновым на По-2. Первую посадку наметили у села Константиновка, что в шести километрах южнее хутора Вольный, договорились залететь и на родной мой хутор. Фашистов там уже не было. Я снова сделал над нашей хатой несколько виражей. Теперь на порог вместе с отцом вышла и мама! Они махали руками. Может, поняли, кто, кружит? Но если и не поняли - не беда. Главное - живы!
Подходящих площадок возле Константиновки мы с Андроновым не обнаружили, нашли в тот день только одну - в селе Чапаевка, в десяти километрах восточнее Полог, еще занятых гитлеровцами. Лишь за последующие два дня подыскали площадки всем полкам и перебазировали их: 821-й ИАП-в Чапаевку, 611-й- в Черниговку, 267-й - в Кирилловку и 117-й - в Пологи, к тому времени освобожденные от захватчиков.
- Товарищ полковник, прошу дать отпуск на одни сутки для свидания с родными! - обратился я к командиру дивизии.
- Полки перебазировались, разрешаю,- ответил Кудряшов.
Я прилетел на хутор Вольный во второй половине дня 19 сентября. Самолет посадил возле взорванного колхозного амбара.
Пока договаривался с подошедшим из соседнего дома дедком приглядеть за машиной, послышались крики. Оглянулся - к амбару бежит чуть ли не весь хутор, а впереди всех - мать и отец!
Мать повисла у меня на руках: оставили силы, подкосило волнение. Только и выговорила, задыхаясь:
- Сынок, та чого ж ты так довго до дому... Трэтий день ждэмо!
Заплакала. И отец слезу утирает. А глядя на мать и на отца, другие платки и фартуки к глазам тянут: у всех, наверняка, кто-то на фронте.
Успокоив и расцеловав мать, поцеловавшись с отцом, я поклонился людям:
- Добрый дэнь, зэмлякы! Щыро витаю з вэликим святом вызволення з нэволи!
И мне поклонились, хором ответили:
- Спасыби на доброму слови!
Я всматривался в лица людей, иных узнавал, но иные казались совершенно незнакомыми, так безжалостно обошлись с ними война и время. Вот улыбается мне дед Рябка, по прозвищу Тужик, в прошлом бедняк из бедняков, честнейший труженик, золотых рук мастер, способный вручную сделать из металла любую хитроумную штуковину; вот однофамилец Рябки, в прошлом - церковный староста, любитель церковного пения и крестных ходов, не - возражавший, впрочем, против колхозов и сам быстро вступивший в колхоз, а вот маленький, сгорбившийся, тяжело опирающийся на палку старичок с длинными седыми бровями... Да это же отец моего лучшего друга Паши Бодни!
Я шагнул к нему:
- Здоровэньки булы, дядьку Павло! А где ваш сын?
Старичок ответил не сразу, словно вспоминал что-то, потом закивал головой:
- Погиб, погиб. Еще в сорок первом!
- Паша?.. Где? На каком фронте?
- Не понял. Писал, что был политруком роты.
Я обнял старого Бодню. Паша, лучший мой друг, лучший мой товарищ Паша! Как мечтали мы вместе о том времени, когда в каждой хате будут пшеничные караваи, мясо и масло, в каждой горнице - радио и книги! Только-только начала сбываться мечта, как навалился проклятый кат-фашист. Эх, не дожил ты, Паша, до встречи!
Мои глаза встретились с глазами Федора Заблодского, сына кулака Григория Заблодского. Советская власть ничем не притесняла Федьку - сын за отца не ответчик! Что же он не пошел защищать ее? Или ждал фашистов?!
- Ну, что, Федор? - спросил я. - Воевать-то не ходил?
Заблодский глотнул воздух:
- Что поделаешь? Так вышло, попал в оккупацию.
- А может, сомневался, что Красная Армия победит? Зря, Федор! И гитлеровцев, и всех прочих, кто сунется, уничтожим!
Заблодский взмахнул руками:
- Да не сомневаюсь. Завтра же пойду в район, подам заявление добровольцем! Ей-богу!..
Его прервали мои двоюродные по отцу сестры: протолкались сквозь хуторян, кинулись со слезами и причитаниями обнимать, рассказывать сквозь всхлипывания о своем горе, о муках. Следом за сестрами и другие женщины - и старушки, и молодые - приступили вплотную, заголосили, каждая зашлась своей бедой. А ведь я еще ничего про родных сестер не успел узнать, даже мать и отца не спросил, как выжили!
Мое состояние поняла одна из соседок:
- Бабы! Опомнитесь! Что ж мы сыну с отцом-матерью повидаться мешаем? Поди, Николай не на век вернулся!
Женщины, хотя и плакали, отступили. Кланялись матери:
- Извините, Софья Павловна, впрямь счастье ваше короткое... Я пообещал:
- Обязательно еще раз прилечу!. Если удастся про кого из ваших узнать, расскажу.
До полуночи сидел я в родной хате, слушая рассказы отца и матери. Заглядывали соседи, зашли, посидели с нами дочь деда Тужика - Мария, сестра моего товарища по комсомолу Мария Афанасьевна Семенюта, мои двоюродные сестры.
Моя младшая сестра Маруся успела эвакуироваться, о ее судьбе, естественно, в семье не знали, а вот у старшей сестры, Груни, муж погиб на фронте, она осталась одна с тремя детишками, старшему из которых только-только исполнилось двенадцать.
- Как будем жить? - убивалась Груня.- Как их подыму?..
На следующий день отец и мать решили собрать родню, чтобы отпраздновать нашу встречу, отыскали у кого-то упрятанного от реквизиции боровка. Заколоть боровка никто из собравшихся не брался, попросили пристрелить его, но рука не поднялась стрелять в животное.
- Отец, позови Петра! - сказала мать.
Я не обратил внимания на ее слова, мало ли Петров на свете,- и окаменел, увидев входящего во двор соседа Петра Зуйко с австрийским штыком в руках. О, как хорошо помнил я этот штык! Пьяный Петр, распаленный кулаками, занес его надо мной, комсомольцем и селькором, четырнадцать лет назад!
Видно, и Зуйко вспомнил прошлое, сдернул фуражку:
- Николай Федорович, прости мне, старому дураку, не держи зла! Сними грех с души!
Он выпрямился, прямо взглянул на меня выцветшими, в красноватых веках глазами. Я молчал, не в силах опомниться. Зуйко истолковал мое молчание по-своему, плюхнулся на колени.
- Ради бога...
Я подхватил соседа под мышки.
- Дядя Петр! Да вы что? Какое зло? Да все забыто-перезабыто!
Зуйко слабо кивал:
- Щыро дякую! Дай тебе бог долго-долго жить!
Тут я опомнился и, чтобы покончить с возникшей неловкостью, пошутил:
- Ну, и хороши же вы, дядько! Пришли с миром, а штык прихватить не забыли! Обороняться думали?
И Петр Зуйко понял шутку, улыбнулся, подмигнул:
- Да нет! Нападать! На того вот "врага"! - и ткнул штыком в сторону кабана...
В сутках только двадцать четыре часа. Настала минута прощания. Минута, тяжелая для всех, особенно для матери.
- Береги...- начала мама, и не договорила, припала к моему плечу.
Делая круг над хутором, я видел, что отец мне машет, а мама поникла, как иссушенная зноем былинка.
...В условиях стремительного продвижения наших наземных войск чрезвычайно важное значение приобретала воздушная разведка. Командованию фронта требовалось знать, в каком направлении отходит противник, где пытается организовать оборону, подходят ли к нему резервы, откуда и какие. От нас требовали обнаруживать скопления фашистских войск и техники, своевременно сообщать о них, чтобы с наибольшим эффектом использовать штурмовую и бомбардировочную авиацию. В сентябре летчики нашей дивизии летали в основном на разведку и на сопровождение штурмовиков. Естественно, число сбитых вражеских самолетов уменьшилось. Например, 611-й ИАП сбил всего три самолета. Немного больше сбил только 821-й полк, вооруженный "спитфайрами", поскольку в разведке он не участвовал. Но беда была с этим полком! Весь боевой путь, пройденный им от Шахт до полевого аэродрома в Чапаевке,- кстати, самого лучшего, какой удалось найти в сентябре,- весь этот путь был "усеян" английскими истребителями, совершившими вынужденные посадки с оборвавшимися шатунами. В Чапаевке при первом же взлете вышли из строя еще три.
Полковник Кудряшов направил меня к майору Чалову, чтобы решить вопрос о возможности дальнейшего использования "спитфайров". В Чапаевке я совершил на двух самолетах контрольные полеты. Двигатели тянули плохо.
Возвратившись в штадив, я дал однозначное заключение: дальнейшее использование "спитфайров" без замены моторов на новые невозможно. С этим заключением согласились, 821-й был выведен из боев и направлен на перевооружение.
Впрочем, вернемся к прерванному рассказу о воздушной разведке.
7 сентября группа из четырех "яков" 611-го ИАП обнаружила на дорогах Волноваха - Чердаклы и Володарское - Мариуполь, на железнодорожных станциях Кичиксу и Кальчик и на разъезде Тавле скопления боевой техники, автомашин и живой силы врага. Вызванные по радио полки 206-й ШАД уничтожили указанные цели.
8 период с 18 по 20 сентября четыре группы "яков" того же 611-го ИАП вели непрерывную разведку механизированных войск и артиллерии противника в районах Новониколаевка, Большой Токмак, Бердянск, а штурмовики 7-го ШАК непрерывно уничтожали танки, самоходки, грузовики, пушки и минометы отходящего врага.
