Федор Раззаков - Чтобы люди помнили
Евгений Александрович весь похолодел. Я держала его за руку. Я увидела, как он покрылся испариной и стал тяжело дышать носом. Когда ему становилось плохо, я всегда заставляла его дышать носом, по Бутейко. Я поняла, что с ним что-то случилось. Что-то стало происходить в его сознании, он испугался этого нарисованного сердца. Я заговорила с ним, стала его утешать, и в это время какие-то люди, которых я не успела рассмотреть, оторвали меня от его руки и быстро куда-то повели. Я успела заметить на экране, где шла кардиограмма, прямую линию, но ничего ещё не понимала и испугалась по-настоящему только тогда, когда меня стала утешать медсестра.
Пришёл посольский врач: „Наступила клиническая смерть. Но вы не волнуйтесь, его из клинической смерти вывели, он очнулся“. Господи, если бы рядом стояла я, кто-нибудь, кого он знал, он бы очнулся навсегда… Я представила: он пришёл в себя — кругом всё чужое, английского языка он не знает… Я слышала суету в коридоре, это Евгения Александровича срочно повезли на операцию…
Четыре часа я просидела в этой комнате. Посольский врач прибегал с новостями: „Он умирает…“, „Он жив“. Я уже истерически смеялась над ним: всё это походило на дикий розыгрыш. Я сидела у окна и смотрела через внутренний двор на окна реанимационной, куда Евгения Александровича должны были привезти после операции. Сто раз открывалась там дверь, приходили и уходили какие-то люди, но его так и не привезли. Вместо этого опять появился посольский врач:
— Операция закончена, ваш муж умирает. Операцию провели блестяще, но нужна пересадка сердца.
— Ну так сделайте!
Я была потрясена тем, как холодно он говорил:
— Нельзя, это обговаривается заранее. Поэтому мы отключили его от всех аппаратов.
— Кто вам дал право?! Я позвоню нашим друзьям в Австралию, мы найдём донора… Не могли бы вы продержать его хотя бы несколько дней?
— Нет, это надо было обговорить заранее.
Вошёл Тэрри Льюис: „Я вынужден вам сообщить, что ваш муж скончался…“
Через полчаса мне разрешили войти к нему…
Он лежал удивительно красивый. Я обняла его и почувствовала, что он тёплый… Не может быть человек тёплый и мёртвый… Я умоляла его не оставлять меня — это длилось, кажется, долго-долго…
Могли ли мы представить, каким окажется наше возвращение из Лондона… Мне вернули оставшиеся от операции деньги, за которые был выбран по каталогу самый красивый гроб ручной работы из красного дерева, одежда-саван, расшитый серебром и золотом. Кто-то из посольских сказал, что гроб слишком тяжёлый, что за такой вес можно перевезти пять тел. Я орала на него: он вам не тело, он великий русский артист! Атташе по культуре собирался устроить „светский раут“ с гостями и прессой — отпевание Евгения Александровича в лондонской часовне; слава Богу, без этого обошлось…
Когда я садилась в самолёт, господа из посольства, перестав называть Евгения Александровича „телом“, были ласковы и предупредительны: „Не волнуйтесь, Евгений Александрович с вами, всё в порядке, всё замечательно…“ Мы возвращались в Москву…
Я не перестаю искать объяснений его смерти. Она была абсолютно нелогична, абсурдна. Ведь я видела это своими глазами — спокойный, весёлый человек умер сразу после того, как ему нарисовали его сердце и сказали: вот так вы можете умереть.
И я нахожу единственный ответ: его гениальное воображение. Так же как он мог представить себе любую страну, выйдя на полчаса на улицу, так же он представил себе свою смерть… Он вошёл в неё, как в очередную роль…»
Похоронили Евстигнеева на Новодевичьем кладбище.
За всю свою долгую творческую жизнь Евстигнеев сыграл 55 ролей в театре и 104 роли в кино.
P.S. После смерти мужа И. Цивина прожила в России ещё около года, после чего уехала в США — вместе с мужем-режиссёром. В 1994 году у них родился сын, которого они назвали в честь Евгения Александровича Евстигнеева Юджином (так американцы произносят русское имя Евгений).
Сын Е. Евстигнеева и Г. Волчек Денис окончил ВГИК и почти десять лет работал оператором. Он снял фильмы: «Слуга» (1988), «Армавир» (1991), «Луна-парк» (1992). Затем ушёл в режиссуру. Его фильм «Лимита» (1994) собрал целый букет призов: «Ника-94», «Кинотавр-94», «Сан-Рафаэль-94», «Кинофорум-95», «Анже-95».
В 1992 году он женился на дочери З. Гердта Екатерине, которая сейчас работает в документальном кино (до этого она была замужем за известным кинорежиссёром Валерием Фокиным, родила от него сына Ореста).
Дочь Е. Евстигнеева и Л. Журкиной Маша работает в театре «Современник». Её первый брак — со звукорежиссёром Андреем Селянским — оказался неудачным, и молодые вскоре разошлись. В 1993 году она вышла замуж во второй раз — за актёра Максима Разуваева. Через год на свет появилась дочь Соня.
Сергей Параджанов
Сергей Иосифович Параджанов родился 9 января 1924 года в Тифлисе (Тбилиси) в семье антиквара. Эта профессия была потомственной в роду, и его глава — Иосиф Параджанов надеялся, что его дети пойдут по стопам своих предков. Сам он был одним из богатых людей дореволюционного Тифлиса и, помимо антикварного магазина, владел ещё несколькими заведениями, в том числе и публичным домом под названием «Семейный уголок». В доходном бизнесе мужа участвовала и его супруга Сиран, которая лично отбирала девиц для борделя (девушек привозили из Франции).
Когда грянула революция, Иосиф лишился почти всего своего богатства, однако антикварного дела не бросил. Однако времена были уже иные, и власти совершенно иначе смотрели на занятие Параджанова-старшего. В конце 20-х его арестовали в первый раз, а затем «ходки» на зону стали для него чуть ли не ритуалом. Однако никогда он не отсиживал свой срок полностью — то его выпускали раньше срока за примерное поведение, то он попадал под амнистию. Как шутил позднее Сергей Параджанов, его отец, как примерный советский труженик, выполнял пятилетки в четыре года.
Рассказывает К. Капантар: «Лавки старого Тифлиса часто были также мастерскими — здесь одновременно производили и продавали. Их характерной особенностью было отсутствие передней стены; открытые взорам толпы, они придавали этому колоритному полуазиатскому, полуевропейскому городу особое очарование. Не только товары, но и труд простых ремесленников и торговцев выставлен был словно напоказ. На фотографиях конца XIX века можно видеть горшечников, лудильщиков, продавцов ковров, фонарей, лаваша в проёмах своих лавок-мастерских. Эта уникальность старого Тифлиса сохранялась долго, и Параджанов-мальчик её ещё застал. Для наблюдательного и художественно одарённого мальчика это был огромный и увлекательный мир, поражающий разнообразием красок, запахов, звуков, людей и вещей. Он смотрел на этот причудливый мир доверчиво и сгорая от любопытства, а мир лавок и мастерских, не таясь, глядел на него. И мне кажется, эта открытость трудового городского люда, эта почти сценическая оголённость четвёртой стены, обращённость лиц к прохожему, несуетливое спокойствие уважающих себя ремесленников и торговцев, пластика их фигур в богатой палитре красок и предметов — в проёмах, как в рамке кинокадра, — всё это будто из того неповторимого фильма жизни, который в детстве увидел Параджанов и главным героем которого был он сам. Я не сомневаюсь, что эти, идущие из детства впечатления режиссёра в значительной мере сформировали стилистику его творчества. Отчасти этим объясняется и склонность Параджанова к статичным композициям и фронтальному изображению людей в кадре. Эти детские впечатления режиссёра сыграли свою роль и в пробуждении у него любви к живописи и театру, занявших такое важное место в параджановском кинематографе».
