Федор Раззаков - Чтобы люди помнили
В 1983 году Евстигнееву было присвоено звание народного артиста СССР. Больше всего этой награде радовалась его мать — Мария Иванова Евстигнеева-Чернышова. Однако когда в дом сына пришли друзья, чтобы поздравить его с этим событием, она их попросила: «Только не хвалите его, не надо: он этого не любит». К сожалению, это была одна из последних её больших радостей в жизни: через год Мария Ивановна умерла. Причём судьбе было угодно, чтобы в последний день матери её сын был рядом с ней.
В тот холодный февральский вечер он приехал к ней домой в Горький и застал сидящей в комнате. «Мама, уже поздно, ложись спать», — обратился он к ней. «Ничего, сынок, я ещё посижу, — ответила Мария Ивановна. — Я знала, что ты приедешь. Теперь мне можно умереть». Сын не придал значения последним словам матери, поцеловал её и ушёл спать в другую комнату. Когда утром следующего дня он проснулся и вновь вошёл в комнату матери, он увидел, что та сидит в той же позе, на том же месте. И лишь седая голова свесилась на грудь. Мария Ивановна была мертва.
Между тем это было не последнее несчастье. В 1986 году умерла и его жена — Лилия.
Стоит отметить, что в последние годы отношения Евстигнеева с женой были не слишком тёплыми. Как вспоминает В. Талызина: «Я наблюдала их отношения со стороны, и мне казалось, что Лилия серьёзно больна. Для неё было очень неприятно (по-моему, это вылилось в какой-то комплекс), что Женя имел уже фантастическую славу, а она, красивейшая женщина (она действительно была необыкновенно хороша в молодости, такая американка, Дина Дурбин), оставалась как бы в стороне. Тем более что с возрастом и болезнью она утрачивала шарм и очень резко реагировала, что к Жене все тянулись, хотели с ним общаться. Когда он приходил на съёмочную площадку (в 1984 году снимался фильм „Ещё люблю, ещё надеюсь“. — Ф.Р.), то все улыбались и радовались ему, а не ей. Лиля его всё время подкалывала, задевала. Но он терпеливо всё сносил, старался не замечать её подковырок».
После стольких несчастий, обрушившихся на него за короткое время, Евстигнеев всё-таки не сломался и, даже более того, нашёл в себе силы для дальнейшей активной как творческой, так и личной жизни. В 80-е годы он снялся в 24 картинах, среди которых: «Мы из джаза», «Демидовы» (оба — 1983), «И жизнь, и слёзы, и любовь…» (1984), «Зимний вечер в Гаграх» (1985), «Гардемарины, вперёд!» (1987), «Город Зеро», «Собачье сердце» (оба — 1988) и др.
Правда, в отличие от кино, в театре дела обстояли не слишком хорошо. В период 1980–1988 годов у него на сцене МХАТа состоялись только пять новых ролей. По словам В. Гафта: «Самое странное и удивительное: не складывалось у него в театре — во МХАТе. Выражаясь футбольным языком, МХАТ недооценивал возможности центрального форварда, ставя его в полузащиту или просто не заявляя его на игру. И пошли инфаркты один за другим».
После второго инфаркта, который случился у Евстигнеева в 1988 году, он попросил главного режиссёра МХАТа Ефремова оставить его на год доигрывать только старые спектакли, не репетировать ничего нового. Однако Ефремов повёл себя неожиданно. «У нас же театр, производство — если тебе трудно, то надо уходить на пенсию», — сказал он Евстигнееву. Вполне вероятно, что сказал он это, не слишком задумываясь над смыслом сказанного. Однако артиста это сильно задело. И он на самом деле ушёл на пенсию. Он продолжал играть старые роли на сцене МХАТа, однако ни одной новой, после того разговора с Ефремовым, больше не сыграл.
Однако конец 80-х запомнился Евстигнееву не только грустными событиями. В тот период изменилась и его личная жизнь: он женился в третий раз. Причём его избранница оказалась на 40 лет моложе его. Её имя — Ирина Цивина, актриса театра Константина Райкина «Сатирикон». Сама она так вспоминает о тех днях:
«В детстве я, как многие девочки, собирала портреты артистов. Когда я в начале 80-х приехала из Минска в Москву поступать в театральное училище, в моём дневнике была закладка — фотография Евстигнеева из „Невероятных приключений итальянцев в России“, кадр, где он со сломанной ногой — весёлый, озорной, но больной. Я не особенно берегла эту открытку и даже записала на ней какой-то телефон. Со странным чувством я вспоминаю теперь о ней — как о случайном знаке своей судьбы.
Я училась в Школе-студии МХАТа у Василия Петровича Маркова. В конце второго курса он собрал нас и объявил, что с нами будет работать Евгений Александрович Евстигнеев — ставить „Женитьбу Белугина“ Островского. Для Евстигнеева был устроен специальный показ, но он ушёл молча, ничего нам не сказав. Мы гадали, кого он выберет: всем хотелось работать с ним, но он был не просто знаменитость, звезда — любимый, обожаемый нами артист. Я, суеверная трусиха, нарочно не стала читать пьесу и потихоньку выспрашивала у однокурсников, о чём она, какие в ней роли. В начале третьего курса пришёл Евгений Александрович и прочитал своё распределение. Мне досталась главная героиня, Елена Кармина, чего я никак не ожидала, ведь я считалась характерной актрисой. Так мы встретились впервые — как учитель и ученица…»
Буквально через год после первого знакомства Евстигнеев и Цивина поженились. Этот брак вдохнул в него новые жизненные силы, он буквально преобразился. Ему вновь захотелось жить, работать. На рубеже 90-х годов он сыграл в Театре Антона Чехова Фирса в «Вишнёвом саде», в 1991 году — в АРТеле АРТистов Сергея Юрского — Глова в спектакле «Игроки-XXI» (премьера — в октябре). Много работы было и в кинематографе. В те годы на его счету были роли в фильмах: «Канувшее время», «10 лет без права переписки» (оба — 1990), «Шапка», «Яма», «Сукины дети» (все — 1991), «Ночные забавы» (здесь он снимался со своей молодой женой), «Лавка Рубинчика» (1992).
Последней ролью Евстигнеева в кино был царь Иван Грозный в фильме В. Ускова и В. Краснопольского «Ермак». В. Краснопольский вспоминает:
«Первоначально мы приглашали Евстигнеева на роль купца Строганова. Но он сказал, что уже играл в „Демидовых“ аналогичную роль и теперь хочет сыграть Грозного. При этом он так посмотрел, у него так блеснули глаза! И мы увидели в них столько силы и столько „неевстигнеевского“, что решили дать ему попробоваться. Я помню только одно: когда нам разрешили снимать в Кремле и он, уже загримированный, вошёл в царские палаты, было такое ощущение, что появился настоящий хозяин Кремля: как он вошёл, огляделся, как сел… Было ощущение, что он действительно из того рода. Работать с ним было одно удовольствие. Очень большой был жизнелюб. Выходя на площадку, обычно спрашивал: „А где положенные мне 50 граммов коньячку?“, хотя в основном всё это заканчивалось у него на словах. Иногда, если, допустим, мимо проходила интересная девушка, он мог продолжать говорить словами Грозного, но при этом смотреть ей вслед так выразительно, что мы понимали: Грозный и таким был…»
