Стейси Шифф - Вера (Миссис Владимир Набоков)
312
Не надо сердиться на дождь, убеждал ее муж в 1926 г., он же не умеет падать наоборот.
313
Карлинский был для Набоковых особенно желанный гость. В январе 1969 г. он содействовал выдвижению В. Н. в лауреаты Нобелевской премии (к чему В. Н. определенно сильно стремился), повторив попытку затем и еще раз. «Даже если мы поделим премию с Борхесом, все равно мне достанется 500 000 долларов», — говорил Набоков одному из своих гостей.
314
* Компаньонкой (фр.).
315
* Несколько мягче, чем русское «недоносок», «ублюдок» (фр.).
316
И у Владимира нашлась не слишком любимая сестра. Помогая материально сестре Ольге, которая все эти годы жила в Праге и с которой он не виделся с 1937 г., Набоков не стремился встретиться с ней.
317
Вера в это время сидела за столом напротив. На другое утро она позвонила Креспи, вопрошая: «Что вы такое сказали Владимиру вчера вечером?»; тот внезапно принялся лихорадочно что-то писать. Во время работы над «Адой» Владимир выспрашивал у сына Креспи, подростка, подробности его сексуального опыта. Начинающий поэт Маркантонио Креспи в свою очередь пытал Набокова в отношении метрики и стихосложения; Владимир все старался приземлить тему их бесед. В результате Креспи пришлось наводить справки в другом месте.
318
На долю Креспи выпало сообщить Набоковым, что с ними хочет познакомиться Чарли Чаплин, на приглашение которого Владимир тут же ответил отказом. «Человеку с талантом и умом, как Чаплин, непростительно иметь такие политические взгляды!» — заявил он. Эти два комедианта, обоюдные поклонники, многие годы соседствовавшие, так никогда и не встретились. Не познакомились Набоковы и с другим своим соседом, Ноэлем Кауардом, который утверждал, что не в состоянии прочесть «Лолиту» до конца.
319
* Находке (фр.).
320
В беседе с журналистами Бишоп пояснил, что булава — это средневековое оружие: «У Ричарда Львиное Сердце она постоянно свисала с пояса. Я просто использовал ее по назначению». Своей дочери он скорее с горечью излагал свой героический поступок: «Благодаря этому я в считаные секунды снискал себе большую славу, чем за 77 лет честного преподавательского труда».
321
Его место занял Уильям Макгуайр, насчет политических взглядов которого супруги, к счастью, никогда не осведомлялись. Хоть его взгляды и не отличались от взглядов Эпстайна, Макгуайр не трубил о них в прессе на всю страну.
322
* Грозная дама (фр.).
323
* Покладистый мсье Набоков не всегда таков (фр.).
324
Вера назвала актрису пошлой. Но даже если предположить, будто ничего подобного она Аппелю не говорила, заметим, что тем же эпитетом Вера наградила Лоллобриджиду в своем письме Бишопам.
325
В этом повинны были не только они. Поскольку Вера всегда подписывалась «миссис Владимир Набоков», ее русские корреспонденты вынуждены были смущенно осведомляться насчет ее отчества, которое она редко называла. В результате ее часто именовали то Верой Павловной, то Верой Николаевной.
326
Их отношения давно балансировали на грани срыва, что и произошло при выходе «Евгения Онегина», перевод которого Уилсон полностью развенчал — о чем Набоков заранее подозревал — в июльском номере «Нью-Йорк ревью оф букс» за 1965 г. Более поразительным, чем закат их отношений, является то, что дружба их, надо отметить, продолжалась довольно долго. Уилсон так и не прочел «Дар», ему не понравилась книга «Под знаком незаконнорожденных», да и «Отчаяние» ему пришлось по вкусу гораздо меньше, чем «Смех во тьме», который, в свою очередь, он ценил ниже «Себастьяна Найта»; еще хуже он относился к «Лолите», «Аду» так и не смог дочитать до конца. Первой из книг Уилсона, посвященной своему русскому другу, стала книга «К Финляндскому вокзалу», прочтя которую, как он надеялся, Владимир пересмотрит свое отношение к Ленину. Одна из факультетских жен, остановленная Набоковыми как-то во время радужного уик-энда, запечатленного в «Провинции», утверждала, что оба приятеля в тот момент готовы были разорвать друг друга в клочья.
327
* Сдавление, сплющивание двух позвонков (дословно: «два сдавленных позвонка») (фр.).
328
«Нужно уметь презирать», — провозгласил он в 1927 г. Спустя сорок шесть лет Джойс Кэрол Оутс так отзывалась о Набокове: «Набоков демонстрирует едва ли не самую обескураживающую склонность к высокомерному презрению, какую можно встретить в сфере серьезной литературы, тот специфический дар обесчеловечивать, какой мне представляется более страшным, нежели аналогичный дар Селина или даже Свифта, ибо этот дар более рационален».
329
Едва репортер упомянул имя Веры Евсеевны, она тут же вставила: «У нее было полно комплексов». Когда тот попросил прояснить, что имеется в виду, Шаховская открыто заявила: «Ну как же — ведь она еврейка!»
330
Шаховская отстаивала этот тезис не только в беллетристике; в своей рецензии 1981 г. она утверждала, что мир Набокова, все более и более стекленея, превращается в «заледенелую пустыню».
331
Биографические поделки распространяли домыслы разного рода, один из которых вступает в явное противоречие с «Пустыней». Стареющий писатель, русский эмигрант, известный своим нашумевшим романом, биограф-скандалист и седовласая еврейка-супруга с алебастровой кожей явились в напечатанной в 1985 г. книге Роберты Смудин «Измышляя Иванова». В глаза бросается одна такая случайная строка: «Порой, когда она [блистательная, игривая, похожая на Гарбо, седовласая писательская жена] взглядывала на себя в зеркало, любуясь собой, дивясь тому, что в свои шестьдесят с хвостиком выглядит чуть больше, чем на сорок, и думала, что секрет на самом деле в том, что она живет не для себя, что раздает себя по частям другому человеку, как монетки нищему, как старую одежду на благотворительные цели». Супруг миссис Ивановой умирает раньше ее; столь долго считая себя неотделимой от него, та не знает, как ей дальше жить. «Может ли, — спрашивает она себя, — героиня романа жить без своего создателя?» В последующие годы Вера не сталкивалась ни с подобной дилеммой, ни с самим сочинением Смудин. Однако выводы Смудин случайным образом дают ответ на некоторые восклицания Шаховской. В конце дня миссис Иванова выходит из мужниной тени — с минуту она замирает в объятиях ждавшего момента биографа — в реальный мир, который вспыхивает яркими красками. Смерть избавляет ее от вынужденной зависимости.
