Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки
Двадцать четвертому повезло.
– Шлюпку!.. – Настоящее морское сражение, только без выстрелов и пожаров. Я надеваю параллельную пару наушников. Что делается в эфире!
– «Пржевальский»! «Пржевальский»! Куда ты лезешь!..
– Привет тебе от Васьки Петрачкова. Рыбы? Ну подходи, зальешься…
– Мимо дал…
– «Рыба», спасибо за наводочку, спаси…
– Гони его… Он привык побираться…
– «Чехонь», «Чехонь», да выходи же ты…
– Как у тебя? У меня навалом… Как у тебя?..
– И таких дураков море держит…
– Сам ты дурак…
– Девятый, девятый! Так держать… Шлюпку!
Я не видел более азартной охоты. Рыжеватые волосы наводящего Лени сделались мокрыми, голос охрип. Самолет закладывает страшные виражи. Не только снимать, сидеть не могу. Лежу на мягком плоту, придавленный перегрузками, и думаю: «А вдруг этот косяк окажется бесконечным?»
– Как ты думаешь, сколько центнеров взяли?
– Тысяч тридцать, пожалуй…
Стараюсь представить себе эту гору селедки.
– Шлюпку! – хрипло кричит в микрофон Ленька.
Все новые и новые корабли спешат к рыбному месту, но пилот поднимает руку с часами: «Только-только успеть вернуться». Восемь часов вертелись.
По одному идут к берегу тяжело осевшие корабли. Берег еле сквозит в синих размывах туч. Бухта Сомнения, Бухта Ложных Вестей… В наушниках по-прежнему перекличка. Страсти поулеглись, но предмет разговора прежний: пошла селедка. И на берегу уже знают: пошла. Пошла жирная олюторская селедка.
* * *На берегу говорят: «Надо следить за усами, если Тимин книзу гладит усы – плохо дело. Если в сторону гладит – пошла селедка». Я знал эту шутку и улыбнулся, когда увидел усатого председателя.
– Ну что, пошла?
– Пойти-то пошла…
И второго председателя я застал не очень веселым. Я приехал в самый дальний колхоз на олюторском берегу и услышал те же слова:
– Пойти-то пошла…
Первый раз за десять лет председатель колхоза имени ХХ партсъезда так озабочен. Он сказал даже: «Вот путину закончим, соберемся – и прямо к Косыгину». Чтобы понять, что к чему, надо знать предысторию.
В 1957 году молодой парень Георгий Бородин, ходивший по Камчатке топографом, попросился председателем в самый отсталый колхоз. В райкоме пожали плечами: «Попробуй…»
Колхоз и в самом деле был хуже некуда. Вот опись хозяйства в бухгалтерской книге: «Рабочий бык – один. Коров – четыре. Лошадь – одна. Борона – одна. Лодок – шесть. Денег на счету – 72 рубля». И все. Было оленей две тысячи – как раз перед этим годом пали от гололедицы. Шестьдесят землянок грустно дымили на безлюдной речке Апуке. Новый председатель принял хозяйство…
Проследим в тех же бухгалтерских книгах, как обернулись дела в колхозе. Прошел год с небольшим – пять миллионов дохода! Еще год – двадцать один миллион. В 1961 году доход был тридцать пять миллионов. И так год от году… Конечно, это похоже на сказку. Но я выписал все это из аккуратно переплетенных, строгих документов. Да вот и кипа газет с портретами председателя. Можно до мелочей проследить, каким образом колхоз-бедняк стал великаном и богачом. Но больше всего удивляла последняя страница в бухгалтерской книге. Я уже сказал, что застал председателя невеселым и озабоченным.
– Пойти-то пошла… Понимаешь, три месяца люди не получают зарплаты. Гора долгов у колхоза, газеты не на что выписать. Вот вчера пришла бумага с верфи (мы у них корабли заказали). Требуют денег, больших денег. Расходы у нас – по доходам. Расходы большие, а доходы в этом году… Поедем-ка в Усть-Пахачи, поглядишь – легче будет понять…
Усть-Пахачи – местечко в устье реки на берегу океана. Осенью это самое шумное, самое бойкое место на всей Камчатке, а может быть, и на всем Дальнем Востоке. Сотня маленьких и больших кораблей собирается в устье реки Пахачи. Катера, лодки. Запах соленой и свежей рыбы. Запах мокрых сетей и отбросов. Чайки кричат, мужская ругань, гудки. Дощатые большие, как ангары, засольные сараи тянутся вдоль песчаной косы. Горы соли. Горы бочек. Настоящий горный хребет из бочек и ящиков! А внизу, у самой воды, как будто лото рассыпали из мешочка – бочки уже посоленной селедки. Сырой ветер треплет полинялые, закопченные флаги на кораблях. На чьей-то палубе медведь рявкает на цепи, кто-то упал за борт – кидают спасательный круг и веревку. На берегу малый в желтой рубахе оседлал бочку, горланит: «А я иду, шагаю по Москве…» И по всей косе – лихорадочная работа. Вспухли жилы рыбных насосов, стучат молотки по днищам бочек, слова пароходных команд и просто крики: «Давай, давай!» Днем при солнце, ночью при фонарях идет рыба из перегруженных трюмов в брезентовые чаны, из чанов – в бочки. Люди меняются, уходят поспать в палатки или дощатые крытые толью времянки и потом снова – к чанам, к рыбным насосам. Восемь тысяч людей собираются к осени на песчаной косе. Большей частью это вербованные из разных мест: из-под Тамбова, Рязани, Горького… К зиме утихают страсти на берегу. Люди вернутся домой в городки и деревни. А сейчас самый-самый азарт – идет селедка.
* * *Двадцать семь рыбных баз уместилось на песчаной косе. Все камчатские рыбокомбинаты держат на косе свою базу, сахалинцы сюда приходят ловить, с Приморья приходят. Ловят все, кто только может поймать. Скорее, скорее, без задержки, время дорого… Удобная рыба – селедка. Один раз зацепил – сразу и план, и деньги. Селедку тут называют «легкой рыбой». Сами рыбаки называют, хотя ловить ее – адский труд. Ловили селедку без оглядки на завтра. Десять лет Олюторский залив посезонно колотит селедочная лихорадка. И все хорошо было: и деньги, и план, и слава. Но вот получилась заминка, и не заминка даже, а преддверие беды, если рассуждать строго.
Сравнительно легкая и выгодная добыча породила азарт, неосмотрительность – скажем более резкое слово – хищничество. С начала сезона армада судов собиралась в заливе, и начиналась азартная охота. Кто больше захватит. Чуть ли не половина селедки в этом азарте «сыпалась между пальцами». Зацепил, например, сейнер две тысячи центнеров, а залить в трюм можно сто пятьдесят (с нарушением норм судоходства – двести – триста). Куда остальную? Позвать бы соседа, ему отдать. Некогда, каждая минута – большие деньги. Вывалил мятую рыбу за борт и ходом на базу. Дошел. А на базе очередь. Простоял – триста центнеров в третий сорт превратились, невыгодно сдавать – за борт! Вот так и сгинули две тысячи из невода. И у другого так, и у третьего. Сегодня, завтра, несколько лет подряд…
На берегу та же картина. Засолили партию рыбы. Заплатили и рыбаку, и засольщику, и за бочку заплачено. Вдруг выясняется: много продукции накопилось, не скоро вывезут, а тут другого сорта пошла селедка, более жирная. Что делать? На свалку! Я видел это печальное кладбище рыбы. Тысячи бочек! Их пытались жечь, чтобы глаз не мозолили, но трудоемкое оказалось дело, рабочую силу «надо было сосредоточить на лове». И вот лежат обгоревшие бочки, летают над ними вороны и сороки. Вы скажете: а как же «дебет-кредит»? Все покрывала олюторская селедка…
