Георгий Чернявский - Эйзенхауэр
Работать приходилось в напряженной обстановке, имея в виду, что планировать перевод промышленности на военные рельсы приходилось в условиях, когда все отрасли американской экономики, особенно индустрия, переживали весьма тяжелые времена. Дуайт пришел в Военное министерство (отдельно существовало Министерство флота) как раз в тот момент, когда разразился тягчайший экономический кризис, начавшийся в октябре 1929 года катастрофическим падением акций на нью-йоркской фондовой бирже и в следующие месяцы распространившийся на все отрасли хозяйства, вызвав массовую безработицу и резкое обострение социального недовольства.
В этих условиях администрация президента Герберта Гувера прилагала все силы, чтобы сократить государственные расходы, в том числе военные. Обследования и расчеты Эйзенхауэра показывали крайнюю слабость американских вооруженных сил, но доклады ретивого офицера с выводами о необходимости увеличения военных расходов воспринимались начальством с горькой усмешкой. Из ведомства был уволен ряд сотрудников, оставшимся, в том числе Эйзенхауэру, была урезана зарплата.
Нельзя сказать, что Эйзенхауэра особенно обрадовала программа «нового курса», которую начал осуществлять сменивший Гувера на президентском посту в 1933 году Франклин Рузвельт. Некоторые мероприятия «нового курса», в частности введение системы «закрытого цеха» (найма рабочей силы только с согласия профсоюза), социального страхования (пенсий по старости и потере трудоспособности, пособий по безработице и т. д.), создание из числа безработных отрядов для строительства разнообразных объектов за государственный счет, попахивали социализмом, который он считал чуждым американскому образу жизни.
Ничего социалистического в «новом курсе» не было — он представлял собой средство для преодоления кризиса. Но по различным соображениям эта политика вызывала негодование самых различных кругов, а ее инициатора даже сравнивали то с Гитлером, то со Сталиным. Не очень разбиравшийся в этих тонкостях Эйзенхауэр воздерживался от оценки новых реалий. В дневнике, который он начал вести в это время, появилась любопытная запись: «В течение двух лет меня называли “диктатор Айк”, потому что я полагал, что подлинная диктатура должна быть установлена нашим президентом, так что я молчу, — но я всё еще в это верю!»{119} Правда, мы не обнаружили в высказываниях Эйзенхауэра предыдущих двух лет заявлений, подобных тому, о каком он писал в дневнике. Скорее это были его мысли, которые он из осторожности не озвучивал.
Между тем домашняя жизнь Эйзенхауэров протекала без особых событий. Джон возобновил учебу в столичной школе и хорошо справлялся с заданиями. Мейми нашла новых подруг среди жен штабных офицеров. Наиболее близким к Дуайту человеком в это время, не считая Милтона, был Джордж Паттон, ставший подполковником и некоторое время командовавший кавалерийской частью в форте Майер возле Вашингтона. Паттон с женой часто бывал у Эйзенхауэров. Джордж не изменился — как и прежде, отличался грубостью, хвастливостью, стремился привлечь к себе максимум внимания, хотя в то же время был опытным и знающим командиром, пользовавшимся доверием подчиненных. Джон Эйзенхауэр вспоминал: его очень удивило, что подполковник не только чуть ли не через слово употреблял грязные ругательства, но и приучил к этому своих троих сыновей{120}.
В начале тридцатых годов Эйзенхауэр обратил на себя внимание нового начальника штаба армии Дугласа Макартура, осенью 1930 года сменившего на этом посту малоавторитетного Чарлза Саммеролла. Интерес оказался обоюдным — Эйзенхауэр с сочувствием следил за усилиями Макартура привлечь к армии внимание законодательной и исполнительной власти{121}.
В том же году, видимо, отчасти благодаря усилиям Макартура, в Конгрессе была образована комиссия по военной политике, изучавшая возможность внесения поправки в Конституцию США с целью затруднить бизнесменам извлечение прибыли из войны и поставить всех граждан США в одинаковые условия в случае военного конфликта. Это была явно демагогическая и нереализуемая задача, но общественным мнением приходилось считаться. Макартуру было предложено подготовить для комиссии новый план промышленной мобилизации в случае войны.
Почти случайно, только на основании рекомендаций, он поручил составление плана Эйзенхауэру, который его представил в конце декабря 1930 года. Документ охватывал вопросы контроля над ценами, внешней торговли, перевода промышленности на военные рельсы, создания государственных организаций для централизованного руководства индустрией, использования рабочей силы и т. д.{122}
Макартур остался доволен. Когда весной 1931 года проходило открытое заседание комиссии Конгресса с участием представителей промышленности, начальник штаба взял на него Эйзенхауэра, и тот произвел благоприятное впечатление на индустриальных магнатов. Так Дуайт приобретал опыт, который через много лет с большой пользой применит, руководя нацией.
Капризный, вечно всем и всеми недовольный, противоречивый в суждениях генерал буквально влюбился в подчиненного. Глубокое впечатление произвели на него деловитость Эйзенхауэра, его умение находить общий язык с представителями разных социальных кругов (особенно промышленниками), деловой стиль общения, простота и убедительность докладных записок. В 1932 году Макартур сделал заметку для официального доклада, которую затем направил Дуайту для сведения: «Дорогой Эйзенхауэр: Величайшие усилия с его стороны. Много лучше, чем я мог бы сделать сам. Я благодарен»{123}.
Такая оценка, с учетом личных свойств генерала, стоила дорого. Примерно тогда же в докладе Военному министерству Макартур написал о майоре Эйзенхауэре пророческие слова: «Это лучший офицер во всей армии. Когда произойдет следующая война, он взлетит сразу на самую вершину»{124}. Эти слова вырвались у него случайно, потому, что он был благодарен Эйзенхауэру. Однако через много лет экстравагантный генерал хвастал, что именно он разглядел в своем подчиненном выдающегося полководца.
Надо признать, что в своих воспоминаниях Эйзенхауэр был значительно менее снисходительным к Макартуру, признавал его крайний эгоизм: «Он никогда не мог увидеть другое солнце на небе». Но не это качество он считал главным у генерала. В интервью Питеру Лайону Дуайт говорил: «У него был огромный интеллект. Господи, он был просто потрясающим. У него действительно был мозг». Впрочем, в качестве подтверждения он привел лишь факт, что Макартур, прочитав документ, мог тотчас передать его содержание почти дословно{125}. Думается, этого мало для констатации «огромного интеллекта». Исследования, посвященные генералу Макартуру, показывают, что он не обладал высоким уровнем военно-политического мышления.
