В. Киселев - Месяц в Артеке
— Прочти, я сочинила ночью.
И она прочла:
«Сказка о миме Мульте.
Жил-был мим. Он был бродячим актером и поэтому многое повидал за свою жизнь и знал много хороших людей. Они любили его, а он любил их.
Мима звали Мульт. Он сам выбрал себе это имя. Мульт — это маячившая на земле черная фигурка, бледное лицо с большими, вечно печальными глазами. Мульт — это руки с длинными тонкими пальцами. Мульт — это доброе сердце и нежная душа. Он поражал людей своими пантомимами. И когда он покидал какой-нибудь город, его всегда провожала грустная толпа жителей. Провожали Мульта, уговаривая остаться или приходить снова. Говорили, что Мульт приносит счастье в своих легких руках. А кто с радостью провожает свое счастье?
Таков был Мульт. Еще он любил Пушкина и ненавидел войну во Вьетнаме. Он слушал рассказы людей, но сам любил помолчать. Кто знает, может быть, в это время он вспоминал прошлогодний снег, а может, искал мирное применение термоядерной реакции. Да, он молчал много, на то он и мим.
Как-то в одном городе, где был мим, пошел снег. Снег был липкий, его было много. Мульту в его мыслящую голову пришла идея слепить снежную бабу.
Надо ли говорить, что Мульт в ту же минуту в нее влюбился? Он дал ей нежное, по его мнению, имя: Мультия. И от радости стал с ней танцевать. Мультия, конечно, не могла выдержать современного ритма и рассыпалась.
Мульт не мог понять, что произошло, а когда понял, ушел навсегда из города. Когда его спрашивали, почему он не возвращается туда, он отвечал:
— Там погиб мой лучший друг!
Тогда ему говорили:
— Останься у нас. Мы слепим тебе нового друга
— Нет, — не соглашался Мульт. — Лучше все равно не будет.
— Чего же ты добьешься в других городах?
— Меня узнает много хороших людей. Они будут рассказывать обо мне другим, другие — другим, и тогда сбудется моя мечта.
— Чего же ты хочешь в своей мечте?
— Я хочу стать сказкой…»
После чтения Ольга прошептала почти неслышно:
— Тебе нравится?
— Да, — ответила она подруге, тоже шепотом.
— Ты меня поняла?
— Еще бы, — откликнулась она. Как же ей не понять Ольгу, когда на своем веку ей самой довелось придумать столько разных сказок! — Но, мне кажется, встречаются лишние слова… И потом, разве нужно здесь о Вьетнаме?
— О Вьетнаме нужно везде! Кроме того, он еще отредактирует.
— Ты думаешь это отдать ему?
— Конечно, — ответила Ольга и подняла удивленные глаза. — А почему нет? Есть же в «Парусе» раздел творчества.
Сказка так и не была показана Марку, осталась ей на память. После отъезда Ольги она перечитала «Мульта» раз двадцать, пока не выучила наизусть.
Автопортрет (рисуещей на полу). 1968.
…Взяв пятаки, они пошли к морю. На осиротелый берег. Притащили лежаки и разместились безупречно, на вполне приличном друг от друга расстоянии. Хотя и не слишком далеко. Алькины слова отлично слышались. Даже тогда, когда голос у него путался и окончания глотались. Это случалось часто, потому что Алька то и дело сбивался на серьезную тематику.
— Ты знаешь, что я раньше думал? — спрашивал он абсолютно безучастно.
— Нет, а что? — поддавалась она на провокацию.
— Я раньше думал, что тебе нравится Сергей.
— Какой еще Сергей? — удивлялась она, теперь уже просто по инерции.
— А тот, из «Школьных лет».
— Вот еще, с чего ты взял?
— Ты с ним три раза танцевала.
— Когда?!
— А на первом вечере… на Костровой, — торжествовал Алька. И голос у него срывался.
— Ты вел учет?
— Да, вел учет. Я сам подходил к тебе два раза, когда партнерами менялись. Разве ты не помнишь?
Молчание, — полное беспамятство. Пришлось незамедлительно менять содержание вопросника:
— Послушай, как ты умудрился тогда запомнить всех актеров-режиссеров? Ну, не тогда, а когда «Морозко» показали? Для своей рецензии? Тебе помог Марк Антонович?
— Вот еще, я сам!
— Феноменально!
— Правда? — ликовал Алька. — Я «Морозко» два раза видел еще до Артека…
Море шумело неласково, решило поштормить. А они читали стихи, и чужие, и свои. Алик творил все последние деньки, и стихи вышли у него отличные.
Берег никогда не покидает моря,
Море никогда не прощается с небом,
Небо всегда остается с луною,
Луна неразлучна со звездами,
Звезды повенчаны с песнями,
Песни роднятся с любовью,
А двум пришла пора расставаться
И с морем, и с небом, и с луною, и с песнями,
И даже друг с другом,
И, наверно, уже никогда-иикогда-никогда
Они и не встретятся,
Больше не встретятся.
Потрясающе удачные строчки! Но по части луны и звезд Алька немного промахнулся. Небо с погасшими клочками туч напоминало пыльные верха павильона, где снимался бал, оно супилось и скучало. Светил на нем не различалось, оставалось их вообразить. Но вообще-то, в принципе, где-то всегда наблюдается небо в алмазах. Она тогда же подумала, каким нарисует Альку в первом же письме, которое отошлет ему из Москвы в Сальяны: певец в стане пионеров, воздетые кверху руки и разинутый до ушей рот, в горле будет виден звенящий колокольчик.
— Ты не обидишься на такое свое изображение?
— Нет, но пиши почаще.
Раза два она попыталась отвести душу, повспоминать Аликом про Ольгу. Но к ее попыткам Алик остался равнодушным. Только и было сказано — Что ж — Ольга… Ольга? «Тиха, печальна, молчалива…» Эх, Алька, Алька! Ровно ничегошеньки ты так и не узнал про нее!
Не едиными стихами жив человек — подступила пора ужинать. Они подошли к накату пены и бросили свои медяшки. Странное дело, в бурлящей кипени они и увидели, и услышали оба всплеска, сначала один, а затем и второй. Оставалось оттащить лежаки на штабель, и Алик отводом обе решетки. Они взяли друг друга за руки и дошагали рядом до первой узкой лесенки.
Зажигались торшеры, и в их подсветке аллеи и корпуса менялись, словно декорации. Море штормило в отдалении все глуше. И на последней лестнице она привстала будто вкопанная. Поймала себя на мимолетном, давнем. Как странна поднимается к «Фиалке» там же, где и в первый вечер по приезде. Бывают же в жизни такие совпадения! Только тогда ее вела наверх Наташа, а теперь за ней самой плетется Алька. Бесконечно грустный… И его можно понять.
Медленно отступала в темноту аллея кипарисов, последняя перед выходом на освещенную площадку. Секунды на решение… На признательность за все: за «идиота», за «ничего и не знал», за дружбу, за стихи… за пальцы.
