В. Киселев - Месяц в Артеке
Вереница зданий со странными названиями протянулась вдоль бывшей улочки в такую даль, что пришлось пустить надворный автобус, иначе из конца в конец и не добраться…
…И желтый автомобильчик начала века важно устроился на задворках, — настоящий, потому что в студийном гараже не терпели бутафории…
…они увидели цеха, где нет ничего подлинного, где умеют оклеивать картон бумажной каменною кладкою и покрывать асфальт пленкой из булыжника. Цеха волшебных превращений.
…наконец, перед ними распахнулась и гримерная, одна на все съемочные площадки, отсюда у Марка вышли под руку дед Щукарь с Екатериною Второю, — ну, как тут было не забыть про грустное?
Самой ослепительной вспышкой в рассказе оказался главный павильон, способный вместить в свои стены три эллинга для дирижаблей. С кровельных ферм, увы, там пышно свисла войлочная пыль десятилетий. Но на бетонном полу Марк поднял роскошные колонны, и на огромный помост, где улегся дворцовый паркет (такой же липовый, как и колонны), медленно поднялись подрумяненный князь Андрей и Бондарчук без грима. Первый бал Ростовой!
Было похоже, что рассказчик и сам присутствовал на съемке.
Жаркие вихри костра не хуже рефлекторов играли бликами на щеках и лбу вожатого, розово оттеняя тонкие линии носа и губ, и снова растворялась в набегающей полутьме вся его фигура.
Ольга смотрела на Марка не мигая. Остальные тоже слушали, как завороженные. Не чувствуя времени, гальки под коленками, не чувствуя дыхания. Костер на долгую память. До конца жизни…
А Наташа раскрыла под конец, как составляет перевертыши. Однажды она прочла справа налево вывеску: «Молоко» и получилось «около М». Приставила то же самое «молоко» и получила: «Около — молоко». Затем на другой вывеске прочла: «Хлеб», тоже наоборот, и вышло «бел X». Прибавила «леб» и стало: «Бел хлеб!» Так что все гениально просто. Нужно лишь читать справа налево все вывески. И сами собою начнут составляться перевертыши.
X
Улетела ночь прибрежного костра, и первые делегации стали разъезжаться. Прощались уральцы, дальневосточники, целинники. Выписывались и получали свои вещи киевляне. Рита, Лёсик, Анечка, их подруги ходили сплошь зарезанные. Наташа не ссылалась на позднюю вожатскую летучку, не объясняла причину опухших век. Мальчики крепились до отправления автобусов. Отдельные личности слонялись по различным зарослям. Вовка-дядя, например, долго пополнял напоследок свой артековский гербарий. И Ритка, — ошеломляющее и запоздалое открытие! — ему усердно помогала. Мама моя, за какой-то месяц как все они сдружились!
Дневники запестрели от пожеланий, клятв, напутствий, адресов, имен, стихов и прочего. Свои откровения девчонки передавали друг другу без осложнений и задержки. После каждого слова нужны были знаки восклицания величиной с колонны на балу Ростовой. Сильный пол корпел, выбирая выражения.
На общем слезном фоне то и дело проступало самое надрывное, самое ужасное — Ольгино лицо. Каменно-твердое, как у бюста Воронцовой в Алупкинском дворце. Подруга не плакала наравне с мальчишками. После завтрака отчеканила:
— Его не будет. Он уехал.
Как часто случается непредвиденное, ни к месту, ни ко времени. Задумаешь славно, а выходит кувырком. Все ожидания, все планы Ольги рухнули. Зачем-то понадобилось Марку в Симферополь, и он скрылся с ребятами из «Лазурного», на целый день.
— Проводи меня, — попросила Ольга. — И ни о чем не спрашивай.
Сперва пришлось удивиться: о каких проводах идет речь? До посадки в автобусы оставалось еще полдня. — Пойдем попрощаемся с Артеком, — пояснила Ольга. — С нашими дорожками. Но только помолчим.
Они побрели, но молчали пять шагов, потом залопотали без умолку. Только не про Марка. И не про Олега. Они протащились мимо пляжей, миновали гавань, «Кипарисный» и вышли на шоссе. Поднимались медленно все дальше, оставляя позади бесконечные, расшитые змеистыми швами гранитные подпоры-стенки, ковыляя по одностороннему тротуару. Здесь уже не с чем было расставаться, никогда прежде так далеко они не заходили. Но Ольга вела ее словно по маршруту.
Около ворот «Лазурного» (так вот где ты, «Лазурный»!) подъем кончился. Дорога перегнулась и пошла вниз. Они замерли перед открывшейся картиной крымского взморья, окрашенной во все небесные оттенки. На фоне далекой фиолетовой горы светлела горушка поменьше, словно дочурка под рукой раздобревшей матушки. Там, куда сбегало шоссе, угадывалась близость большого поселения, оттуда всплывали домашние дымки.
— Вот и все, — весело вздохнула Ольга, смотря далеко вниз, на пятнышки машин и на разрозненные ручейки прохожих. — А я почему-то думала, что до Гурзуфа гораздо ближе. А на самом деле тут час ходьбы армейским шагом.
Они пошли обратно.
— Когда приедешь домой, не теряй его из виду. Он жаждет посмотреть рисунки Эн Рушевой, пригласи его к себе. Я полагаю, твои родители возражать не станут. Пригласишь? И сообщи мне потом о его визите во всех подробностях. Он обещал мне… переписку. Но я знаю, он обещал мне переписку лишь потому, что я твоя подруга. А ты ему интересна как художница. Ну, хорошо, не дергайся, — как человек с определенною способностью. Не все ли равно. На будущее лето он снова собирается сюда вожатым. И у него в пресс-центре определенно найдется очередное… впечатление. Я же не круглая и отдаю себе отчет. Прекрасно понимаю: ему нравится нравиться. Это его хобби. Жена и не ревнует. Я буду жить твоими письмами…
В часы отъезда «Икарусы» с кострами на боках подают на верхнее шоссе. На площадку у корпуса «Прибрежного», где трудится администрация. «Плато рыданий и стенаний». Когда Ольга устроилась у окна автобуса, она различала подругу за широким стеклом довольно-таки ясно. Но потом «Икарус» дернулся, каменное лицо Ольги тоже дернулось, стало таким же непохожим на себя, как и лица в остальных окнах, — расплылось и перестало различаться. Кто провожает с радостью свое счастье? Осталось утешение перечитывать дневниковые записи и сказку, три тетрадные странички. Эта сказка родилась у подруги после похода на Роман-Кош, по тропинкам партизанской славы. Скорее всего как результат полярных переживаний: с одной стороны — легендарные места, а с другой — отсутствие в походе Марка. Так или не так, но появление Ольгиной сказки память почему-то связала с походом на Роман-Кош. На другой день, когда они укрылись в излюбленном кипарисовом тайнике пониже «Незабудки», Ольга вручила ей три тетрадные страницы, исписанные вкривь.
— Прочти, я сочинила ночью.
И она прочла:
«Сказка о миме Мульте.
