Леонид Жолудев - Стальная эскадрилья
Но недаром народная мудрость гласит, что где тонко, там и рвется. После бомбометания миновало уже полчаса, по расчету времени пора нам садиться на своем аэродроме, а его как не бывало. Ведущий то и дело меняет курс, хотя сейчас это маневрирование не вызывается боевой необходимостью. Что-то похоже на потерю ориентировки. Делаем еще один вираж, а внизу - ни огонька. Теперь почти не остается сомнений в том, что Сомов заблудился. В таких случаях положено ведомому выходить вперед и лидировать группу в пункт посадки. Наверное, Ушаков ломает сейчас голову, почему мы не выполняем этого общеизвестного требования? На всякий случай запрашиваю Аргунова о месте самолета, но его молчание гасит последние искорки надежды. Дальнейшее начинает вырисовываться в довольно мрачных тонах.
Продолжаем беспорядочно и, главное, бесцельно виражировать то влево, то вправо над беспроглядно черной землей. Все тело сковывает усталость - ведь сегодня это пятый вылет! Мы уже три часа в воздухе вместо расчетных полутора. Похоже, что будем так крутиться, пока не кончится в баках бензин.
В это время из-за горизонта появился краешек желтоватого диска. Сначала я не обратил на это внимания. Но вот луна, постепенно белея, оторвалась от горизонта и под нами, словно на негативе, "проявилась" земля, матовым серебром засветились водоемы. С высоты 1000 метров я увидел несколько продолговатых озер, вытянувшихся, словно по команде, с севера на юг. Ориентир подходящий! Прошу Аргунова развернуть карту, зажечь, вопреки правилам маскировки, подсветку кабины и доложить, в каком районе есть похожие озера. Проходит минута, полторы... Что-то долго копается штурман в своих картах. Наконец слышу доклад: такие водоемы нигде не обозначены. Не может этого быть! Впрочем, чего только не бывает, особенно в нашем положении. Приходится бросать этот многообещавший ориентир и искать чего-нибудь получше.
А время идет. Мы в воздухе уже более четырех часов. Горючего остается на 30-40 минут. Пора принимать какое-то решение: прыгать или сажать самолет? Решаю так: когда ситуация станет критической, прикажу штурману и стрелку покинуть машину, а сам постараюсь посадить ее на какое-нибудь поле. Пусть сяду на "живот", но все-таки спасу драгоценный боевой самолет. Лучше, конечно, если первым приземлится Виктор Ушаков - на его СБ есть фара. В случае удачи он разжег бы пару костров в створе посадочной полосы. Жаль все-таки, что нельзя поговорить с ведущим, посоветоваться, как и что делать дальше.
И тут, как это бывает в сказках со счастливым концом, километрах в десяти от нас прямо по курсу полыхнул луч зенитного прожектора. Поколебался из стороны в сторону и неподвижно уставился в зенит, словно колонна, подпирающая небесный свод. Ушаков качнул крыльями, помигал навигационными огнями - дескать, садись - и пропустил мою машину вперед. Быстро прикидываю высоту полета, расстояние до прожектора, рядом с которым, без сомнения, должен быть аэродром, и начинаю снижение. Нет, мы не ошиблись: с высоты 40-50 метров различаю тусклую цепочку фонарей "летучая мышь", обозначающих место приземления. Доворачиваю самолет вдоль огней, и внезапно сознание мое обжигает мысль: а что, если этот аэродром вражеский? Ведь мы только в начале обратного маршрута выдерживали курс на свою территорию, а затем беспорядочно рыскали из стороны в сторону и полностью потеряли ориентировку.
Рука машинально потянулась к секторам газа, чтобы добавить обороты моторам и уйти подальше от опасного места. Но короткий взгляд на бензочасы убедил меня, что полет неотвратимо близится к финалу - стрелка прибора стояла почти на нуле, горючего оставались считанные литры. Выбора нет остался только риск. Ну, а уж если рисковать, то до конца!
Убираю шасси, даю газ и ухожу на второй круг над самым прожектором, положившим свой слепящий луч вдоль посадочной полосы. Высоту не набираю, держу машину в нескольких метрах от земли, ищу хоть малейший признак, определяющий наличие аэродрома. И в ту секунду, когда луч посадочного прожектора, тревожно мигнув, погас, а до границы летного поля осталось совсем немного, какая-то проходившая по аэродрому автомашина на секунду высветила фарой приткнувшийся к опушке леса СБ. Наши! Энергично кручу штурвал влево, двумя глубокими разворотами над самой землей захожу в створ посадочной полосы, выпускаю шасси, щитки... И вот уже машина плавно катится по земле. Открываю колпак, и в кабину врываются пряный аромат разнотравья, прохлада августовской ночи. Чуть ли не вплотную за мной, тоже с бреющего, сажает самолет Виктор Ушаков. Еще на пробеге, на полосе, умолкают двигатели его машины - бензин выработан до последней капли. А я рулю на стоянку, которую указывает мне мигающий свет электрического фонарика. Заруливаю на отведенное место, разворачиваю самолет, и тут же, чихнув раз-другой, глохнут двигатели. Значит, у моего СБ баки пусты. Смотрю на часы: общее время пребывания в воздухе 5 часов 10 минут. Теперь остается только выяснить, в каком районе и на какой аэродром мы приземлились, быстро заправить самолет и с рассветом перелететь к месту базирования своей эскадрильи.
А встречавший меня техник уже подложил под колеса колодки и идет ко мне. В темноте все люди одинаковы, однако мне почудилось что-то знакомое. И, когда он забрался на крыло, я не поверил своим глазам: это был Кузьмин! Значит, приземлились мы все же на своем аэродроме. Чего только не бывает в жизни!
Жду привычных вопросов о выполнении боевой задачи, работе матчасти. А Кузьмин на самого себя не похож: весь светится радостью (с чего бы это?), кричит: "Командир вернулся!" Ничего не пойму, ну вернулся я, так зачем же об этом мне-то сообщать, да еще в таком возбужденном тоне? Моторы ведь не работают, можно говорить даже шепотом.
- В чем дело? - тоже кричу технику, заражаясь его возбуждением. - Что у вас тут произошло?
- Да командир, говорю, вернулся - майор Полбин Иван Семенович!
Вот это новость! Куда девались оковы усталости? Пулей выскакиваю из кабины и бегу в штабную землянку. Слышу, как вдогонку Кузьмин кричит, что командир ждет моего доклада. Это уже лишнее, затем и бегу. А может, и не затем, а просто, чтобы убедиться лично, не напутал ли чего-нибудь мой техник.
Дверь в землянку открыта настежь, но все равно в ней душно и дымно. За грубым дощатым столом, склонившись над полетной картой, сидит майор Полбин. Такой, как всегда, только лицо немного осунулось и в глазах затаилась тревога. Увидев меня, Иван Семенович встал, пожал руку и сразу спросил, где остальные экипажи эскадрильи?
К ответу на такой вопрос я, естественно, не был готов. Коротко доложил о том, как протекал полет от взлета до посадки.
- Может быть, другие экипажи знают об этом лучше, - закончил я свой явно неубедительный доклад. По лицу командира пробежала тень.
