Александр Панов - Искры революции
Через минуту молодой, подтянутый тюремный служащий повел в город бледного, худенького арестанта в тюремном костюме.
У ворот, в противоположной от гуляющих арестантов стороне двора стоял часовой, недавно принятый на службу. Он почти не знал тюремную администрацию. Взглянув на молодого бравого конвоира, часовой принял пропуск и, козырнув Петру, выпустил его с арестантом за ворота.
Через три часа в тюрьме поднялся невообразимый переполох. «Доверчивый надзиратель» искал пропавшую шинель. Тюремная администрация поставила на ноги всю стражу, перетряхнули все во всех камерах и только тогда обнаружили побег двух заключенных.
Петр знал явочную квартиру брата и условный пароль. В то время, как тюремная администрация искала беглецов, два друга были уже в надежном месте.
ДЕЙСТВИЯ ШЕСТЕРКИ
Из членов крупной большевистской организации в Симе остались лишь шестеро: Василий Андреевич Чевардин, Егор Федорович Салов, Иван Николаевич Симбирцев, Никанор Андреевич Кузнецов, Александр Григорьевич Булатов и Александр Михайлович Чеверев. Они поддерживали связь между собой, но нигде не выступали открыто.
Никто, кроме шестерки большевиков, на симском заводе не знал, откуда появлялись на станках и в инструментальных ящиках газеты: сначала «Красное знамя», потом «Пролетарий», затем «Звезда».
Рабочие тайно от мастеров и заводской администрации читали эти газеты и передавали друг другу. Выработалось неукоснительное правило — «прочитал, дай почитать другому, но не выдавай друга и газеты прячь».
Эти газеты помогли симцам сохранить революционные традиции. Каждое первое мая они собирались на правый берег реки. Сюда в такие дни приходило много людей. Среди них не было лишь таких, как Кибардин, Хорткевич, Малоземов и Бострем, которые были «героями» до тех пор, пока не засвистели казацкие нагайки. Они уехали из Сима. Народ собирался настолько открыто, что полиция даже не считала нужным разгонять. Не было речей, не вывешивались красные флаги, не пели революционных песен. Шестерка большевиков среди гуляющих вела обсуждение прочитанного из нелегальных газет.
К смирному гулянию полиция так привыкла, что для нее было совершенно неожиданным появление на всех горах красных флагов Первого мая 1910 года.
Конная полиция бросилась к постоянному месту сбора, но там никого не застала. Стражники кинулись за флагами, но… исчезая в одном месте, они появлялись в другом.
В этот день состоялся митинг. Он был короче всех предшествовавших. В толпе гуляющих раздался громкий голос: «Товарищи!» На высокий пенек поднялся незнакомый человек. Он сказал, что нет места в России, где бы не кипела ненависть к душителям свободы. «Всюду слышится голос протеста, требующий свободу народу. И этот голос не заглушить выстрелами, не залить кровью. Будьте едины в борьбе! В цехах, на сходах — везде защищайте друг друга, один за всех, все за одного! Слушайте голос большевиков! Он доходит до вас через газеты «Красное знамя» и «Пролетарий». А сейчас постарайтесь уйти раньше, чем сюда пригонит полиция».
Все разошлись. Вместе с оратором ушел в лес Василий Чевардин. Он провожал его по безопасным тропам.
— Спасибо, товарищ Коковихин, за помощь, — говорил Чевардин своему спутнику.
— Я его передам миньярской организации. Она меня послала к вам. Ну, нам пора расстаться. Да, чуть не забыл. Тебе привет от Петра Гузакова.
— Из тюрьмы?
— Нет, дорогой Васюха, как тебя назвал Петр. Он на воле и еще где… в самом Париже. Молодец парень! Убежал из такой тюрьмы. Уфимский комитет послал его за границу.
— Вот это дело!
— И еще одна новость. Помнишь Веру, подругу Гузакова? Она теперь живет по соседству с нами — в Аша-Балашевске. Учительствует, и до сих плачет о Михаиле.
* * *Начальник Симского почтового отделения, привыкший в течение многих лет к небольшому притоку писем, газет и журналов, отметил в 1911 году небывалый рост поступлений. В Сим пришли письма издалека — из Архангельской губернии, из Тобольска, Тюмени, Ялуторовска, Иркутска и с Дальнего Востока. «Любопытное явление», — подумал начальник и проверил содержание писем. Оказалось, что письма пришли от земляков, сосланных на каторгу. С тех пор письма из дальних мест больше не удивляли.
Но вот поступили бандероли со странными адресами:
«Сим, Уфимской губернии, проходная завода, Иванову. Заводоуправление, Токареву. Народный дом, библиотекарю».
— Это интересно, — рассудил начальник, — в конторе Токарев, в проходной Иванов. Появились новые фамилии. Кто бы это мог быть? А отправитель — Петербург, редакция газеты «Звезда».
Любопытствующий начальник позвонил управляющему горнозаводским округом.
— Господин Умов, к вам в контору поступает газета «Звезда» какому-то Токареву. Вы не знаете его?
— Впервые слышу.
Умов вызвал к себе секретаря.
— Кто получает газету «Звезда»?
— Токарь Чевардин, господин Умов.
— Позвать его ко мне.
Чевардин Василий робко вошел в кабинет.
— Извините, господин Умов, что я в таком виде — прямо от станка явился. Вы требовали, штобы я пришел к вам немедленно.
— Да, присаживайтесь. Скажите, уважаемый, это вы выписали газету в адрес конторы?
— Да, господин Умов.
— Почему же Токареву?
— Я же токарь…
— Не притворяйтесь. Вы просто не хотите вызвать подозрение полиции.
— Отчасти да, хотя издание этой газеты разрешено правительством. А выписываю потому, что хочу знать, о чем пишут социал-демократы. О них там много говорят за последнее время.
— Не лишнее любопытство. Однако должен предупредить. Полиция уже не раз просила моего согласия на ваш арест. За вами грешок в связи с царским Манифестом, помните? Вы уже побывали в уфимской тюрьме. Вас судили однажды, в 1907 году?
— Да, господин Умов. Но меня оправдали.
— Знаю. Потому и доверяю. Но предполагают, что вы и теперь поддерживаете связи с бунтовщиками.
— Ну, это, извините, результат чрезмерной подозрительности полиции. Ей всюду мерещатся бунтовщики.
— Согласен. Мне кажется, вы не из тех. За вас горой стоит священник Жуков. Без вас, говорит он, не будет церковного хора. А вы так прекрасно поете, между прочим. Я сам с удовольствием слушаю ваше пение, и жене моей очень нравится ваш голос. Вам следовало бы возродить распавшийся за последнее время хор в Народном доме. Многие служащие пошли бы в этот хор. Даже моя жена, любительница пения, приняла бы участие в нем.
— Спасибо за доверие, господин Умов. Я постараюсь организовать хор. Ну, а газету разрешите выписывать на контору? Люблю читать произведения инакомыслящих. А полиция ведь не поймет, что это просто любознательность.
