Генри Харт - Венецианец Марко Поло
Венецианские нравы были грубы, но они становились еще грубее от присутствия неистово пылких, жадных на удовольствия чужестранцев, заполнявших город. В этой пестрой толпе было перемешано все: любовь шла рука об руку с низменной похотью, религиозный фанатизм с безбожием, немыслимая скаредность с милосердием, добродетель с преступлением, отвага с трусостью, лицемерие со святостью, самая черная подлость с ангельской непорочностью. Натуры утонченные, характеры с едва уловимыми оттенками и переходами были неведомы Венеции, где во времена Марко Поло умирал старый мир и в мучительных родовых муках появлялся новый.
Преступления были обычным делом повсюду, для борьбы с ними издавалось все больше и больше законов. Эти многочисленные законы бросают яркий свет на образ жизни и характер венецианцев. Преступления против собственности наказывались гораздо суровее, чем преступления против личности. Из всех преступлений самым ужасным считалось воровство. За кражу имущества стоимостью в двадцать сольдо человека подвергали порке и клеймению железом. За повторную кражу ему вырывали глаза. Если украденное оценивалось свыше двадцати сольдо, преступника вешали. Если пойманный с поличным вор защищался с оружием в руках или кого-нибудь ранил, ему вырывали глаза и отрубали правую руку. Убийц обезглавливали, вешали между колонн на Пьяцетте или жгли на костре; отравителям, если жертва оставалась в живых, отрубали одну, а иногда и обе руки или выжигали глаза раскаленным добела металлом. Особо опасных преступников перед казнью обнажали до пояса и на длинной лодке возили по Большому каналу от собора святого Марка до Санта-Кроче, все время терзая докрасна накаленными щипцами. У Санта-Кроче преступника, отрубив ему правую руку, привязывали к хвосту лошади и волочили по улице. Дотащив до Пьяцетты, к колоннам, его обезглавливали, четвертовали и выставляли напоказ публике.
Людей, совершивших преступления меньшие, особенно же духовных лиц, сажали в деревянные клетки, подвешенные к вершине кампанилы святого Марка, и оставляли на осмеяние толпы, давая им лишь хлеб да воду. Сидели в таких клетках больше года. За преступления совсем незначительные виновнику вешали на шею доску, на которой были перечислены его проступки.
Запруженные толпами шумные улицы, разнузданность нравов, жестокость и бесчеловечность, грязь и разврат, странным образом уживающиеся рядом с красотой и великолепием, — вот силы, в горниле которых выплавлялся характер и ум мальчика Марко в те долгие годы, когда его отец, мессер Никколо, и дядя, мессер Маффео, находились то в Константинополе, то в Бухаре, ехали по пустыням и степям Центральной Азии и жили при великом хане Хубилае в его столице Ханбалыке, за много тысяч миль от Венеции.
Но не все было черно и безобразно в Венеции XIII века. Как и ныне, венецианцы были тогда, по-видимому, очень жизнерадостными и веселыми, пристрастными к удовольствиям людьми. Год у них был размечен множеством радостных, красочных дней святых. В те дни все от мала до велика выходили в своих лучших камзолах и панталонах, в шелках, мехах и золоте, чтобы поесть, попить, потанцевать и повеселиться. Люди отрешались от скучных повседневных забот и, под ярко-синим небом, у сверкающей на солнце воды, наслаждались жизнью. Эти старинные празднества частью характерны для быта Венеции до сих пор, но многое вместе с падением республики ушло в прошлое.
Из праздников Марко и его сверстники больше всего любили «Ла Сенса» — великий день Вознесения господня, город тогда сверкал всеми цветами радуги, и все, кто только мог, выходили посмотреть ежегодное обручение Венеции с морем. Это был самый важный, самый торжественный, самый красочный праздник из всех праздников в году Происхождение этого праздника восходит к 1000 году, когда дож Пьетро Орсеоло II завоевал Далмацию. После триумфального возвращения Орсеоло из похода было решено, что каждый год в день Вознесения — день отплытия Орсеоло в Далмацию — дож, духовенство и народ должны принимать участие в благословении Адриатики.
Первоначально церемония была проста. Духовенство в праздничных ризах садилось на задрапированную малиновой тканью барку, везя с собой для обряда очищения воду, соль и оливковую ветвь. На пути к Лидо к барке духовенства присоединялась парадная барка дожа. Затем, плывя к Лидо, участники процессии пели литании и псалом «Exaudi nos Domme»[41]. Епископ возносил торжественную молитву богу, прося об умиротворении сердец и забвении грехов. Свою молитву он заключал следующими словами, произносимыми по-латыни: «Мы просим тебя, боже, даровать нам это море, просим ниспослать всем, кто плавает по нему, мир и спокойствие». Благословив воду и пропев седьмой стих пятьдесят первого псалма: «Окропи меня иссопом, и буду чист», — прелат обрызгивал дожа и его свиту освященной водой, остаток которой выплескивал в море. После этого в церкви Сан-Ник-коло служили торжественную мессу и дож возвращался домой.
С течением времени праздник приобрел гораздо более пышный и торжественный характер, он был ознаменован новой церемонией — sposalizio, или обручением. По случаю своего вшита в Венецию папа Александр III в 1177 году преподнес дожу Циани перстень, сказав при этом: «Прими его как залог владычества над морем, которое ты и твои наследники получают навечно». С тех пор «Ла Сенса» стал наиболее торжественным из всех венецианских праздников.
Дож со свитой выходил в самом пышном, торжественном одеянии и садился на свою барку; гребли на барке юноши из знатных семей. Барка дожа, за которой следовали тысячи лодок и гондол, направлялась к Лидо. Там ее встречал епископ Кастелло, преподносивший дожу очищенные каштаны, красное вино и букет роз в серебряной вазе. Епископ, после обычной молитвы, благословлял уже приготовленный золотой перстень. Дож, поднявшись со своего места, бросал перстень в Адриатику, произнося торжественную фразу: «Desponsamus te, mare, in signum veri perpetuique dominii Serenissimae Republicae Venetae» [«Мы обручаемся с тобой, о море, в знак истинного и вечного владычества светлейшей республики Венеции»]. Служили мессу, после мессы дож устраивал большой прием и давал торжественный обед. На площади святого Марка возникала оживленная ярмарка, вырастали балаганы — пиры и веселье, купля и продажа, обжорство и выпивки беспрепятственно длились восемь дней. Праздник стал большой ежегодной венецианской ярмаркой, где можно было что угодно и продать и купить. На ярмарку стекался народ из всех соседних городов и селений: во всей Европе нельзя было найти другого такого места, где скоплялось столько товаров из стран Востока и Запада. Чтобы привлечь в город побольше публики, всем, кто в эти праздничные дни посещал церковь, выдавались индульгенции.
