Робер Параго - Макалу. Западное ребро.
Метр за метром мы поднимаемся. Ущелье уже заволакивается облаками. Они покрывают гору и разрываются на гребне, скрывая нас друг от друга. Бернар иногда идет первым вместо меня, но работа столь тяжелая, что меняться приходится непрерывно. Вот уже порядочно времени, как я работаю с ожесточением в этом холодном пушистом снегу, а в голове толпится рой вопросов. Это затишье, сколько оно продлится? Эта траншея, пробитая с таким тяжелым трудом, не будет ли она завалена, ликвидирована через два часа, через час? Принесут ли какую-нибудь пользу эти непрерывные усилия? Эта безрадостная работа? Да, без сомнения. Пользу для команды, так как фактически конечная победа ― это сумма тысяч подобных мгновений. Пользу и для меня. Потому что это улучшает мою акклиматизацию; более того, это само выражение моей воли.
Прошло уже три часа, как мы поднимаемся. Мы боремся. Мы прошли уже первую очень крутую полосу, затем вторую, вот теперь третью. После этой мы выйдем на вершину второго Близнеца (6220 м), затем последует очень длинный горизонтальный участок, где мы установили промежуточный лагерь III, и далее снова крутой склон до основного лагеря III.
Я сейчас на вершине Близнеца. Небольшой спуск снова приводит к горизонтальному участку, за которым ― последние склоны. Где же перильная веревка? Я растерялся. Доверяясь ветру, отпускающему мне пощечины справа, продолжаю идти вперед. После четверти часа тревоги вновь обнаруживаю колья, маркирующие веревку. Более тонкий снег позволяет ее вытащить. Бернар подходит, я двигаюсь очень медленно, глубоко погружаясь в мягкий снег. Ветер атакует сразу со всех сторон. Я склонен вернуться, Бернар тоже. Несколько минут назад он говорил: «Давай возвратимся!» Однако мне бы хотелось добраться до лагеря III, проверить палатки, а главное, сегодня я стремлюсь превзойти самого себя. Но топтание трассы все более доводит меня до изнеможения, и мое мужество имеет предел. Я думаю о товарищах в палатке лагеря II. Пока продолжается моя голгофа, они играют в карты, перед тем как самим включиться в нескончаемую борьбу. Еще шаг, Яник, для них, еще шаг для меня. Какой волей я должен обладать, какие усилия физические и моральные я должен прикладывать, чтобы продолжать! Человек ли это движется или животное? Толкает ли меня сознательная воля или тупое упрямство?
Я иду с опущенной головой, шаг за шагом, с трудом вырывая ногу из снежных тисков. Меня охватывает умственное оцепенение, я не управляю уже своим телом, оно управляет мной. Скажи, Яник, вот это называется альпинизмом? Зачем ты здесь? Чтобы получать удовлетворение от борьбы с природой и с самим собой или же ты сам приговорил себя к каторжным работам?
Где вы, счастливые часы восхождений в Альпах? Нет. Эти два мира несоизмеримы. Интенсивные дни лазанья под ярким солнцем, по теплому граниту скал или холод зимних восхождений, даже длящихся неделю, их кратковременность оставляют место лишь для удовольствия. В то время как здесь... недели прибавляются к неделям, месяцы ― к месяцам, снег следует за снегом, буря-за ветром, тяжкий труд прокладывания трассы сменяется заботами о палатках, поваленных бурей, и удовольствие превращается в работу. Может быть, удовольствие придет ко мне завтра, вместе с солнцем, красотой и покоем.
Вскоре приходится мириться с неизбежностью, мы идем уже шесть часов и не доберемся до лагеря III. Необходимо спускаться. С сожалением читаю во взгляде моего товарища то же отступление. Краткая пауза. Несколько минут, чтобы погрызть что-нибудь, чтобы попытаться закурить, несмотря на ветер, задувающий огонь, ― и мы поворачиваем. Мы бежим, торопясь к теплу, к приюту, к дружеским лицам и к радушному приему товарищей.
Во время спуска буря удваивает свою свирепость, и в лагерь II приходят два «усталых героя» с обледенелой бородой, с лицом и руками, покрытыми трещинами от холода и ветра. Мне придется два дня отлеживаться в постели с начинающимся гриппом ― вероятным последствием нашего выхода. Это небольшое снижение формы вызывает уменьшение нервного напряжения, и в течение нескольких дней во время разбушевавшейся бури я уже не буду понимать, болен ли я физически или морально. Между прочим, в этих очень трудных жизненных условиях, на большой высоте и при сильном холоде, практически невозможно точно определить, страдает ли тело или разум.
После девяти дней непрерывной бури положение становится катастрофическим. Мы узнаем по радио, что Базовый лагерь утонул под двумя метрами снега, лагерь I должен быть в таком же положении и движение между лагерями прекращено.
Здесь, в лагере II, мы за ночь встаем несколько раз, чтобы освобождать палатки. У шерпов, которые об этом не заботились, две палатки из трех разрушены, причем одна вообще не подлежит ремонту. Они живут и спят в невероятной тесноте в оставшейся палатке. Снег и лед все захватили. В кухне, образованной каменными стенами и брезентовой крышей, накопилось 3-4 кубометра снега, и повара должны совершать чудеса, чтобы приготовить пищу. Что касается кают-компании, то пол ее-ледяной ковер, а стены ― снежные занавеси. Ветер проникает всюду, даже через молнии. Можно считать, что он соорудил внутри палатки вторую со снежными стенками толщиной не менее десяти сантиметров! Все наши запасы продуктов и снаряжения превратились в ледяные глыбы. В сотне метров над лагерем, там, где начинаются навешенные веревки, сагибы и шерпы оставили свои кошки, найдут ли они их после бури? А лагерь III? В каком он состоянии? А все наши промежуточные склады, расположенные выше? Начинается снежное наваждение.
Если буря продолжится, если еще несколько дней не будет приличной погоды, наши шансы взойти на Макалу будут практически равны нулю.
Сейчас конец апреля, и нам остается примерно две недели до вероятного наступления муссонов. Только 15 дней, чтобы организовать лагерь IV, преодолеть взлет, вероятно с помощью искусственного лазанья, до 7800 м, чтобы поставить лагерь V, затем лагерь VI на гребне, прежде чем начать завершающий штурм. Очень мало времени. В самом крайнем случае можно провести штурм 20 мая, но какой риск! Когда муссон будет у ворот ущелья Арун, наши шансы будут ничтожными.
Позднее я узнаю, что мои товарищи переживали такие же минуты уныния, граничащего с подавленностью.
Робер мне скажет однажды: «Перед концом бури мне хотелось сказать всем: «Снимаем лагеря, мы возвращаемся».
И вдруг вопреки всем ожиданиям вернулась хорошая погода.
НАКОНЕЦ СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР
26 апреля. Северный ветер наконец сменил южный. Северный ветер-это ветер Тибетского нагорья, ветер с бесконечных плато с голубоватыми красками. Очень сильный, исключительно холодный, он прогнал южный ветер, приносящий облака, а с ним влажность и, следовательно, снег. За одно утро мы получим доказательства мощности гималайской природы. От двух метров снега, завалившего палатки, ничего не остается. Пушистый снег, преградивший нам путь несколько дней тому назад к лагерю III, полностью сметен. Из нашего лагеря мы видим, как он поднимается над гребнями грандиозными спиралями. Работает адская воздуходувка. Мы потрясены этой неистовой силой.
