Игорь Оболенский - Четыре подруги эпохи. Мемуары на фоне столетия
— Никаких не читала, кроме своих (смеется). Если серьезно, меня очень интересовала в свое время Вивьен Ли. Но не ее мемуары, а то, что писали о ней.
— В вашей книге «Аплодисменты» мне запомнились слова «справедливый господин случай». Этот «господин» был справедлив к вам?
— Нет, так было лишь на «Карнавальной ночи». Я слишком долго к этому шла. Вся моя двадцатилетняя жизнь подвела меня к работе в этой знаменитой комедии. Жизнерадостность моя, которая била через край. Я могла идти по Арбату и вдруг побежать, понестись. Теперь вспоминаю: куда неслась, зачем? Иногда ловлю себя на мысли: «Боже, как жаль, что это кончилось, куда-то ушло». Сегодня я тихо иду по улице, по тому же Арбату, и думаю: «А что же мне теперь-то не бежится?» Случай с «Карнавальной ночью» был очень точным. Он вынес меня. Потом, правда, был большой отлив. Затем, спустя годы, «Старые стены» — это, пожалуй, второй счастливый случай.
— У вас есть жизненный девиз?
— А как же! «Светить всегда, светить везде, до дней последних донца».
Минуло еще несколько лет. И я вновь встретился с Людмилой Марковной.
В тот вечер со знакомым режиссером я был на одном из спектаклей в Большом. В антракте приятель сказал, что только что ему звонил муж Гурченко и пригласил на ужин. К юбилею Людмилы Марковны моему товарищу Сергей Сенин предложил поставить спектакль, основанный на книге воспоминаний Гурченко — свою роль должна была играть она сама, а роль ее отца — Богдан Ступка.
Я был счастлив, когда оказалось, что тоже могу присоединиться к компании.
Это был неповторимый вечер. Гурченко так рассказывала о своем отце, что я до сих пор не могу простить своей самонадеянности — ну что стоило записать в тот же день монолог Людмилы Марковны, но я поленился и решил, что такого все равно не забудешь. Между тем восхищение выдающейся рассказчицей осталось, а вот сам ее рассказ — увы, нет. С другой стороны, все равно публиковать тот разговор я бы не осмелился…
Мы засиделись в ресторанчике неподалеку от Патриарших прудов далеко за полночь. Под конец Гурченко подозвала официанта и сказала, что сейчас мы все закажем себе десерт. Когда я отказался, она удивилась: «Вы у себя в Большом все на диете, что ли?»
Видимо, то, что я пришел на ужин из Большого, да еще обронил фразу, что после спектакля всегда очень голоден, создало столь обманчивое и столь же лестное для меня впечатление. Я не стал разубеждать Гурченко. Тем более что ее собственные рассказы за ужином были столь откровенны, что мне уже было неловко в конце сказать, что я — журналист.
Кстати, сама Людмила Марковна заказала себе яблочный штрудель с шариком мороженого. Поймав мой удивленный взгляд, она засмеялась: «Никогда не смотрю на часы и ем все, что пожелаю. Проходимость не нарушена!»
К сожалению, спектакля по книге Гурченко так и не получилось. А между тем юбилей приближался.
За несколько дней до круглой даты я набрал телефонный номер актрисы. Упоминать о том, что мы, в общем-то, уже знакомы, не стал. Просто представился и попросил ответить на несколько вопросов.
Гурченко долго не соглашалась. Я уже отчаялся, когда она неожиданно сказала: «Ну ладно, давайте поговорим».
— Людмила Марковна, вы прямо так и говорите о том, сколько вам лет…
— А что скрывать, когда на первой же странице моей книги написано: «Я родилась 12 ноября 1935 года». Скрывать? Глупо. Вообще мне за границей хорошо, там никто не знает, когда вышла «Карнавальная ночь». А здесь…
— Что для вас в жизни самое главное?
— Для меня главное — не терять о себе реального представления. А полностью реализоваться может только дурак. Если я что-то и реализовала, то, наверное, частично.
— Плата, которую вам пришлось заплатить за свой успех, была справедлива или слишком высока?
— Ничего себе вопрос! Чтобы на него ответить, мне надо переворошить всю свою жизнь. В чем-то справедлива, в чем-то нет.
— Вы знаете себе цену?
— Знаю, ну и что? Кому это нужно? Очень многое в жизни актера, да и просто человека, зависит от того, что с ним сделают обстоятельства. Да те же журналисты. Иногда обстоятельства оказываются сильнее. Надо быть талантливым, умным и, главное, материально независимым, чтобы спокойно заниматься тем, чем хочешь. Если этого нет, то и сиди себе со своим достоинством никому не нужный. Это БЫВАЕТ очень часто и ЭТО страшно. У нас актеры, которые работают кровью и потом, ничего не имеют — ни фабрик, ни лесов. Мне один руководитель города по культуре рассказывал, как после концерта к нему подошел певец. «Я ему говорю: «Спасибо, вы так хорошо пели». А он мне: «Слушайте, а как у вас тут с лесом?» Понимаете? У певца таланты во всех направлениях. Сейчас при таких талантах и петь легче. Вы рассуждаете, как человек нового времени. А я рассуждаю с позиции и того времени, и этого. Вот вам зачем знать себе цену?
— Мне представляется, что если я буду знать себе цену, то не стану размениваться на мелкие вещи.
— Вам представляется! А если вам захочется есть или не на что будет накормить семью, то как миленький пойдете в кинотеатр и начнете перед сеансом: «Здравствуйте! Вы все, конечно, видели мои фильмы. Автограф? Пожалуйста! Сфотографироваться? Пожалуйста!» Так жили и умирали наши великие комики. Сейчас, совсем недавно. Георгий Вицин — актер мирового класса, а умер в нищете. Со своим достоинством, своим талантом.
— Значит, утверждение, что не в деньгах счастье, глупо?
— Конечно. Счастье не в деньгах, оно — в таланте. Обрамленном хорошим материальным положением. Почему знаменитая красотка Джулия Роберте в 37 лет уходит из кино, чтобы нянчить своих близнецов? Потому что у нее достаточно денег. У меня в жизни никогда не было такой возможности — хлопнуть дверью и уйти. А вот меня уходили. Потому что была никому не нужна. И я была вынуждена элементарно добывать себе хлеб. В Голливуде такое никому не снилось! Если бы кто-нибудь из них снялся в «Карнавальной ночи», которая принесла миллиарды рублей… А я после картины угол снимала. О чем говорить?
— Вам не обидно, что в силу особенностей нашей страны…
— (Перебивая.) Мне больно. А «обидно» — это не то слово. Но боль уже заскорузлая, я к ней привыкла. Привыкла, что газета может написать, что у Гурченко отнялись ноги, а я в этот момент танцую на сцене.
— До сих пор обращаете внимание на то, что о вас пишут?
— Любой человек обращает. Я сильно переболела, когда с началом перестройки пошла вся эта писанина. А потом вдруг стало все равно: а-а, пишите, что хотите.
— Что для вас является верхом позора и унижения?
— Верхом позора? Когда я не могу доказать какие-то ужасные… Когда бесполезно отрицать глупые, странные, унизительные наветы. Я не снималась столько лет, да? А кто-то написал, что я все эти десять лет пила, поэтому и не снималась. Как мне к этому относиться? Начинать рассказывать, что после «Карнавальной ночи» я была ребенком из Харькова двадцати лет. И когда мне предлагали выпить, я отвечала, что не пью. А в ответ слышала: «Ха! Она не пьет!» И я со слезами пыталась доказать, что это действительно так. А папа морды бил тем, кто какие-то гадости обо мне распускал. К нему могли подойти и спросить: «А правда, что на самом деле ей 40 лет, а такой молодой ее с помощью грима сделали?» Хотя моей маме тогда было 38. Так что я прошла через массу каких-то вещей, когда слышишь о себе явную неправду и ничего не можешь доказать… Я не понимаю, вы журналист, а такие вопросы задаете.
