Эдит Пиаф - Моя жизнь
Это было ясно.
Я прекратила свои игры с ним. Чтобы загладить вину, я поклялась, что он будет знаменит.
Особого труда мне это не стоило. Он хотел этого еще больше, чем я, и работал, не жалея себя. Его ничто не останавливало. Он мог позвонить мне в четыре часа утра, чтобы сообщить: «Знаешь, Эдит, я нашел потрясающий жест!» И через несколько минут приходил мне его продемонстрировать.
В начале работы с ним я сказала: «У тебя плохая дикция». Он часами декламировал стихи или пел перед зеркалом, держа во рту карандаш. Не смейтесь, попробуйте сами — увидите, как это трудно.
Он часами репетировал у меня свои программы. Я поправляла его жесты, делала указания относительно звучания голоса. Я научила его выходить на эстраду, кланяться. Но он никогда не был доволен собой. Он был одним из редчайших артистов, способных работать чуть ли не десять часов подряд. У него всегда была и осталась поразительная работоспособность. И кроме того, в нем была такая сила, такая чистота, что его нельзя было не уважать. Даже я не могла долго подшучивать над ним.
Наконец он дебютировал в моей программе. Он выступал непосредственно передо мной и пел «Беттлинг Джой», «Большая Лили» и две песенки, которые я написала для него: «У нее глаза…» и «Почему я так ее люблю?».
Он чуть было не подвел меня: его буквально не отпускали со сцены, и мне, выступавшей сразу после него, пришлось лезть из кожи вон, чтобы заработать собственный успех. Но я была счастлива, я сказала ему: «Теперь ты готов. Отныне твое имя можно печатать на афише большими буквами!»
Он начал готовиться к самостоятельному дебюту в театре «Этуаль». Он работал как зверь, чтобы достигнуть совершенства. В течение восьми дней перед его премьерой я приглашала весь Париж: закрывшись в своей комнате, сделала более четырехсот телефонных звонков с сообщением: «Я выпускаю на дебют одного мальчика. Приходите и вы услышите».
Нервы у нас с Ивом были натянуты до последней степени. Мы знали, что играем на его судьбу. А что выпадет: орел или решка?
За несколько часов до выступления я взяла его за руку и сказала: «Пойдем, Ив, помолимся за тебя». Мы пошли и церковь. Потом, когда он уже находился далеко от меня, я всегда перед его премьерой получала от Ива телеграмму с одним и тем же текстом: «Дебют сегодня вечером. Пойди в церковь и помолись за меня».
Но так молиться за победу моего друга, как в этот вечер, я молилась только за Марселя Сердана — за то, чтобы он стал чемпионом мира.
Наконец Ив вышел на сцену. Это было в октябре 1945 года. Весь Париж ответил на мои приглашения и заполнил театр «Этуаль». Я сидела в ложе вместе с семьей Монтана.
Когда он появился в луче прожектора, зал ответил гробовым молчанием. Париж оказывал новой «звезде» ледяной прием.
Ив начал петь. С пересохшим горлом, с колотившимся сердцем я слушала и молила небо помочь ему, ведь он это заслужил.
Когда Ив закончил первую песню, он застыл перед молчавшими зрителями. Он ждал приговора. Я в своей ложе зубами разорвала носовой платок.
Вдруг — грохот аплодисментов и крики «браво!». Это был триумф! Триумф, о котором говорили потом в течение трех месяцев. Триумф, которого никто из присутствовавших не забудет никогда.
В этот вечер я подумала, что, может быть, Ив простит меня.
Иметь мужество
Злополучные годы! Их было достаточно в моей жизни. 1949 — смерть Сердана.
1958, 1960…— автомобильные катастрофы, операции, болезнь, которая прочно обосновалась во мне. А также — разочарования, разрывы…
Говоря по правде, когда приближается несчастье или смерть, друзья рассеиваются.
Не так давно я произвела отбор среди людей, которые долго крутились около меня. Суровый отбор. Чтобы потом не слишком страдать от неблагодарности многих из них, я вычеркнула их из своего сознания и из своей жизни.
И все-таки я очень нуждаюсь в окружении друзей, и чем больше их, тем лучше. Без них у меня начинает кружиться голова, я теряю уверенность в себе и тогда не могу петь. А петь мне необходимо, потому что это моя жизнь. И песнями я не только зарабатываю, — просто если я не смогу петь, я не смогу жить. О чем думают врачи, когда они говорят мне: «Вам нельзя больше петь, Эдит, вы себя убиваете!»
Сколько раз слышала я эти слова! И когда от слабости должна была прислоняться к роялю или держаться за микрофон, и когда теряла сознание на сцене, и когда машина скорой помощи увозила меня в Нейи в Американский госпиталь. И сейчас опять…
Но мысль, что я не смогу больше петь, нестерпима для меня.
Ведь я уже однажды пробовала бросить, я думала: хватит! Мне становилось страшно! Так страшно оттого, что могу навсегда потерять голос! Целыми днями я лежала в надежде, что мои силы вернутся, силы, которые мне были необходимы, чтобы петь.
Я дошла до такой слабости, что не могла даже сама взять телефонную трубку. Стоило мне попытаться сесть, как моя комната, мебель, безделушки начинали кружиться, как чертово колесо.
У меня было такое чувство, будто из меня все вытряхнули. Я пыталась петь — через несколько тактов срывался голос.
Даже мой смех, мой знаменитый смех, превратился из вызывающего в жалкое хихиканье.
Спасло меня дружеское участие одной незнакомки.
Я была дома совсем одна, забытая всеми. Не знаю, откуда нашлись у меня силы встать, пройти через всю комнату к входной двери, когда раздался звонок. Я открыла.
Совсем молоденькая девушка, такая взволнованная, что даже не узнала меня, протянула букетик фиалок, прошептав: «Для мадам Эдит Пиаф!» — и тут же бросилась бежать.
Я вдохнула запах этих крохотных свежих цветов, и слезы ослепили меня, — я задохнулась от рыданий.
И тут же мной овладело такое желание, такая неистовая потребность петь, петь для всех моих незнакомых зрителей, моих незнакомых друзей, которые начинают аплодировать мне прежде, чем я успею раскрыть рот. Они, может быть, и есть самые лучшие мои друзья, они будут искренне плакать, провожая меня в последний путь. Конечно, если они к этому времени не разочаруются во мне.
И я не хочу их разочаровывать.
Ведь для того чтобы не обманывать их ожиданий, я часто выступала превозмогая себя, не думая о своем здоровье.
И как я ненавидела те вечера, когда, пропитавшись наркотиками или выпив слишком много, я не приносила им радость — моих песен!
Это всегда было сильнее меня, сильнее благоразумия: я должна была петь.
Иногда я просматриваю старые газеты: вот меня на руках уносит мой импресарио, тут меня поддерживает моя секретарша, а здесь я свалилась на постель, страшная, растрепанная, сломленная…
Подписи к фотографиям: фестиваль прерван… Пиаф заболела на сцене… Пиаф исчерпана… Снова болезнь… Жизнь Пиаф в опасности… Она погибает… Ее увозит скорая помощь… Опять переливание крови… Пиаф убивает себя своим пением…
