Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон
Но сначала заглянем в газету «Прибой», орган Геленджикского городского комитета КПСС и городского Совета депутатов трудящихся Краснодарского края. В номере от 20 ноября 1969 года сотрудник городского музея А. Денисов поместил статью «Геленджик в годы Первой русской революции. В помощь занимающимся в системе партийного образования». Ко времени этой публикации из памяти геленджичан уже было старательно вынуто всё, что не относилось к славному прошлому одних только большевиков, и никто уже не помнил, что Колхозная улица, на которой стоял наш дом, до тридцатого года называлась Юшковской. Это я к тому говорю, что просто удивительно, как этот славный сотрудник А. Денисов кое-что сказал в своей статье о Юшко. Он даже вынужден был заранее оправдаться в таком своемыслии, пояснив, что о Юшко и его деятельности упомянул «потому, что это был политически положительный факт», ибо сам даже Ленин «подчёркивал», что при подготовке буржуазно-демократической революции надо поддерживать всякую оппозицию, «по какому бы поводу и в каком бы общественном слое она не проявлялась». Несомненно, «слой» Авраама Васильевича Юшко был, по Ленину, очень поганый, но использовать его было всё-таки можно.
Это всё, разумеется, не в укор А. Денисову — напротив, спасибо ему за смелость. Он пишет:
В начале Русско-японской войны у некоторой части населения Геленджика наблюдался так называемый «квасной патриотизм». Затем наступило разочарование. С Дальнего Востока стали поступать сведения о неудачах русских войск. Молебны о даровании победы не помогали. Жители перестали осаждать магазин, где продавались новороссийские газеты. Росли, находя питательную почву среди населения, антивоенные настроения.
В ноябре 1904 года в Геленджике появилась листовка, озаглавленная «Требуйте прекращения войны». Начиналась она словами: «Люди добрые. Вот уже десятый месяц рекой льётся неповинная кровь людей…» Далее говорилось о напрасных жертвах на полях Манчжурии. Заканчивалась листовка призывом не принимать в этой войне никакого участия.
Автором листовки, напечатанной в одной из подпольных типографий, был ветеринарный врач А.В. Юшко. Он считал, что анонимное воззвание не будет иметь успеха, предлагал, открыто подписываться. Тот экземпляр листовки, который изъял урядник, подписали подлинными фамилиями до сорока человек. Это были жители Криницы, Михайловского перевала, Геленджика, Новороссийска и Екатеринодара (Краснодара).
Авраам Васильевич хотел придать успех воззванию не только подписями жителей Черноморской губернии, но решился на крупное дело. Он отослал воззвание Толстому, сопроводив его таким письмом:
Страшное преступление, совершающееся сейчас на Дальнем Востоке, побудило нас и криничан и некоторых из наших новороссийских и екатеринодарских друзей обратиться к обществу с воззванием, заявить открыто правительству, что ни мы, ни наши сыновья и братья, души и тела которых убивают на востоке, не хотим войны. Сами мы требуем и других приглашаем требовать остановки этой бойни. Воззвание выпущено нами в 10 т. экземпляров. А вас просим не отказать дать им дальнейшее направление — царю ли, или кому найдете нужным.
Но Толстой уже на второй день от начала войны записал в дневнике:
Хочется написать о том, что, когда происходит такое страшное дело, как война, все делают сотни соображений о самых различных значениях и последствиях войны, но никто не делает рассуждения о себе: что ему, мне надо делать по отношению к войне.
Конечно, Авраам Васильевич именно подумал, «что ему делать», и сделал. Но ещё раньше сам Толстой подумал и раньше сделал: написал и в начале мая отправил Черткову в Лондон для опубликования статью «Одумайтесь!». Поэтому на обращение Юшко отвечал так:
Дорогой Абрам Васильевич,
Простите, что долго не отвечал на ваше письмо. Был очень напряженно занят, а главное то, что не мог дать желаемого вами ответа… Не согласен же я только в том, чтобы подписывать воззвание, а не согласен подписывать, п. ч. я свое воззвание написал и больше ничего сказать не могу. Не могу и взять на себя передачу царю воззвания… Не думаю, чтобы воззвание имело воздействие на правящие сферы, хотя очень желал бы этого, но думаю, что распространение такого воззвания полезно.
Простите, если вы недовольны моим отношением к этому делу. Надеюсь, что это не повлияет на ту любовь и уважение, которые соединяют нас.
20 ноября 1904. Л. Толстой
Скажу в скобках, что в этом письме Толстого все запятые на месте, потому что списано оно не с оригинала, а с печатного собрания сочинений.
И в качестве уже post post scriptum’а об Аврааме Васильевиче, напоследок, приведу ещё фрагмент более раннего толстовского к нему письма и тоже из «собрания», куда оно попало не из копировальной книги, а «напечатано по автографу, находящемуся у Евдокии Арефьевны Юшко (Краснодар)»:
… Не унывайте, милый друг, жизнь ваша уже сделала много добра, и, вероятно, не вероятно, а наверное, сделает еще много добра людям, хотя вам и нам, может быть, и не придется его видеть.
Братски целую вас и вашу жену и детей.
19 окт. 1900. Лев Толстой
И в этом же томе сочинений, изданном в 1933 году, даются справки о жене адресата, самом адресате и детях, рождённых к 1900 году, которых поцеловал Лев Толстой:
Юшко Евдокия Арефьевна (р. 1870)
Юшко Авраам Васильевич (1867–1918)
Дети:
Василий (1892–1918)
Роман (1898–1918)
Вера (р. 1896), ныне участковый врач в с. Калинине Кубанского округа.
Итого, значит, жизни Авраама Васильича было 51 год, Васи — 26, а Ромика — 20.
Черкесский Карамзин
— Из разговоров твоих, Гирей, заметно, что ты таки порядочно знаком с историей горских кавказских племён. Государю-императору угодно ехать на Кавказ будущим летом. Может быть, он возьмет тебя в свите своей… Но это ещё не верно. А верно то, что Государю угодно, чтобы ты написал собственно для него записку о горских племенах, о которых, как слышно, ты кое-что уже имеешь у себя написанное. Надо, чтобы такая записка была у Государя не позже, как через два месяца или даже через шесть недель.
Так говорил граф Александр Христофорович Бенкендорф в Петербурге в зиму с 1835-го на 1836 год. Во всяком случае, так вспоминал об этом петербургский старожил Бурнашев, и так, примерно, передал смысл этой речи. Оговоримся, что Бурнашев, Владимир, был молодой ещё тогда журналист, сказать точнее, дворцовый хроникёр на гонорарах в виде перстней и табакерок, а также сочинитель статей для сельских хозяев, что не мешало ему при том «печь детские книжки, словно блины», пописывать всяческую разность в «Северную Пчелу» и, плюс, иметь «частные занятия» в III Отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии. За эти все столь многие дарования, ведущие к рассеянности жизни, Николай Алексеевич Лесков назвал Бурнашева первенцем российской богемы — не без ехидства, разумеется.
