Шокирующая музыка - Лоуренс Кристофер

Заиграл оркестр, и на сцене появились ряженые и танцующие крестьяне. Я с болезненным восхищением наблюдал, как туча ног неумолимо движется к единственному оставшемуся апельсину, светящемуся, как светофор. Это, конечно же, произошло: скольжение, внезапный крен назад, на изящно поставленную гостиницу, и под страшный грохот зрителям предстало изображение деревенских девиц XIX века, судорожно сжимающих в руках бюстгальтеры 1970-х годов. На ставшей плоской площади под шумок опустили занавес, а гостиницу поспешно воскресили. Существует множество историй о том, как зрители забрасывали сцену фруктами; это был единственный на моей памяти случай обратной попытки.

12. …как и грибы

Иоганн Шоберт (ок. 1735−1767), не путать с Францем Шубертом, был предметом восхищения и подражания юного Моцарта. Слава богу, Вольфганг не пошел по его кулинарным стопам. Многообещающая карьера Иоганна оборвалась, когда композитор собрал и, вопреки совету местного парижского трактирщика, приготовил несколько лесных грибов. Отравленный обед погубил Шоберта вместе с женой и ребенком. Всегда прислушивайтесь к местным жителям.

13. Знайте, когда их нужно сложить

Смерть обычно становится причиной завершения карьеры композитора, и, хотя у многих композиторов были периоды упадка, для некоторых бездействие перетекло в выход на пенсию. Американец Чарльз Айвз (1874−1954) писал музыку только тогда, когда не сколачивал состояние, управляя собственной страховой компанией. Однажды в 1926 году, возясь с нотами наверху своего дома, как другие мужчины могли бы возиться с запасными частями в сарае, он спустился вниз со слезами на глазах и сказал, что больше не может сочинять. Творческая искра угасла, вот так просто. Открытие Айвза как новатора в музыке произошло после этого события, тогда, когда его сочинения получили Пулитцеровскую премию в 1947 году. Но из него больше не удалось извлечь ни одной новой ноты. (Как-нибудь попробуйте исполнить его пьесу 1906 года для малого оркестра под названием «Вопрос без ответа».) Айвз продолжал жить своей жизнью и не тратил время на оплакивание конца своей музыкальной карьеры.

Часто ли вам казалось, что ваше время проходит и что, оставаясь верным себе, вы каким-то образом выпадаете из обоймы? В конце Первой мировой войны финн Ян Сибелиус (1865−1957), чьи симфонии до жути напоминают холодные пустынные пейзажи его родины, считался одной из крупнейших фигур европейской музыки, однако всего несколько лет спустя ориентиры старого музыкального мира изменились. Никто больше не писал музыки, которая ему нравилась. Не то чтобы он оставался неизменным: его последнее большое оркестровое произведение, «Тапиола» (1926), нужно слушать в пальто, так как от музыки веет ледяным ветром, она кажется последней остановкой на стилевой линии Сибелиуса. Возможно, он чувствовал: что еще я могу сделать? И ответ, смелый ответ: ничего. Он отложил перо и прожил еще тридцать лет, всё более почитаемый, поскольку мир гудел от слухов о новой симфонии, которая так и не появилась.

14. Никогда не будьте слишком настойчивы

Уроженец Италии Жан-Батист Люлли (1632−1687) привык добиваться своего. Он правил музыкальной жизнью в Версальском дворце и был фаворитом Людовика XIV, который время от времени любил танцевать на сцене в постановках композитора. Однажды Люлли дирижировал новой композицией Te Deum в честь выздоровления короля. Во времена Люлли не существовало сегодняшней тонкой палочки и современного дирижера, который ею размахивает: просто отбивали такт, стуча деревянным посохом по полу, как это делает Жерар Депардье в фильме Tous les matins du monde («Все утра мира» в русском переводе). В момент чрезмерного усердия Люлли пробил посохом ногу и упал со сцены. Рана переросла в гангрену, убившую его. Мораль: сильные мира сего могут быть нанизаны на символ своей власти.

15. Вы всё это уже слышали, и не зря

Это воспоминание связано с автомобильным паломничеством по северной Испании, описанным в главе «Воля и освобождение». Это были великолепные дни тишины, потому что я сопротивлялся искушению составить компанию испанскому разговорному радио, чувствуя, что вся эта непонятная трескотня загромоздит удивительную пустоту этих мест. Несколько раз я тянулся к шкале настройки радиоприемника, чтобы начать поиск любой станции классической музыки, которую могла бы предложить северная Испания, но потом возвращал дрожащие пальцы на руль. Я и не подозревал, что провоцирую у себя некую форму музыкального голода. Стоял теплый майский день, и обед был как нельзя кстати. Я остановился в небольшом городке неподалеку от Бургоса, показавшемся мне неестественно тихим: была сиеста.

Жан-Батист Люлли (1632−1687)

Единственное открытое заведение выглядело странно благополучным в этой деревенской обстановке: перед его элегантными окнами что-то клевала курица. Внутри старых каменных стен стояли большие столы с полотняными скатертями, сервированные с военной точностью, с настолько накрахмаленными салфетками, что их нужно было отделять друг от друга фомкой, – всё свидетельствовало о серьезном отношении. Я был единственным гостем, и это ощущение могло бы стать неловким, если бы не помогало поддерживать образ одинокого паломника.

Молодая женщина подошла, чтобы предложить меню, и я заказал какое-то не то блюдо на неизвестном нам обоим языке. Откинувшись на спинку стула, я заметил, что колонки звучат не громче шепота – что само по себе замечательно и достойно подражания для любого ресторана, если он настаивает на том, чтобы в нем вообще была музыка. Звучал цикл скрипичных концертов Вивальди «Времена года». Это нападение из засады обезоружило меня: моя способность игнорировать слишком знакомую музыку испарилась. Я слушал эти звуки с восторженным вниманием, позволяя им литься дождем и сиять по всему столу. «Это действительно очень хорошо», – подумал я. Четкость текстуры, уверенность письма, живость взвизгивающих струнных, изображающих лающих собак, охотничьи рога, свирепый ветер и скользкий лед сделали меня пленником воображения Вивальди. Красота музыки была бесстыдной и щедрой. Я был потрясен тем, что астматический «Красный священник» из Венеции мог заставить меня почувствовать себя так хорошо, так благодарно спустя три века после его смерти.

«Возьми себя в руки, – предупредил мой внутренний англосакс. – Ты начинаешь сходить с ума». Это было правдой: я действительно проливал слезы в пустынном испанском ресторане из-за музыки, звучавшей из колонок. Накрахмаленная, почти металлической жесткости салфетка ничем не могла мне помочь. Я утер лицо рукавом, прячась за меню, которое неудачно загибалось, открывая мои мучения официантке, подошедшей с булочкой. Не спрашивая, она проявила заботу о целостности только что испеченной корочки, положив булочку на некотором расстоянии от влажных пальцев. По прошествии лет я ничего не помню о еде, но я никогда не забуду то внезапное прозрение, неожиданное напоминание о способности музыки вызывать эмоции и о том, что прослушивание должно быть абсолютно стихийным процессом. Это напомнило мне и о том, как сильно я люблю музыку, даже ту, которая для некоторых является заезженной. Если вы слышите что-то в пятидесятый раз, это, очевидно вызывает скуку (как это может продемонстрировать любой подросток), но великая музыка становится близкой по причинам, отличным от прихоти моды; иногда требуется неожиданное прослушивание, чтобы заново раскрыть ее качество.

Я сторонник так называемых «попсовых» концертов с увертюрой к «Вильгельму Теллю» Россини, фортепианным концертом Грига, Первой частью Пятой симфонии Бетховена и «1812 годом» Чайковского. Музыка по-прежнему потрясающая, а зрители выглядят испуганными и взволнованными, когда уходят. Это воскресное жаркое в музыке: успокаивающая еда, которая всегда полезна для вас. В понедельник вы снова можете отправиться на поиски приключений.