Запасный выход - Кочергин Илья Николаевич
Зимой, когда кололи дрова Абаю, он показывал мне крохотные, еле различимые трещинки в самой сердцевине спила, вдоль которых и следует бить колуном. В расколы сучковатых чурок он утрамбовывал снег и говорил ударить еще разок «по снегу». Не знаю, помогали ли те трещинки толщиной с волосок и снег, но уверенность, что я делаю по науке и знаю секрет, придавала сил.
Покос Абая был совсем рядом с домом, но все равно мы сначала пили чай. Торопливо, без особого удовольствия, просто выполняли некий ритуал предварительного чаепития. Потом он снимал подвешенные на дереве литовки и поднимал лучки на косовищах повыше, на высоту моего пупка.
Сначала Абай проходил вдоль прокоса вместе со мной и чуть поправлял, следил за моей техникой, напоминал прижимать пятку косы к земле, регулировал замах. Помогал освоить то, что помогает нам, слабосильным по сравнению с Петей Чалчиковым, получать удовольствие от тяжелой работы.
Потом отставал, наблюдал, а после уходил на стан и сидел там под лиственницей, отбивал литовки. Оттянув лезвие до невообразимой остроты, пройдясь оселком, он вручал мне косу и забирал другую. И опять стучал молотком.
Я косил самыми острыми косами на свете, и они сами тащили меня за собой. В конце прокоса оборачивался и любовался постриженной широкой полосой, смотрел на яркое небо, на солнечную поляну, на толстую лиственницу, из-под которой поднимался дымок и звучал звон отбиваемой литовки. Мне казалось, что я недополучил в моем городском московском детстве каких-то необходимых витаминов для своего развития и получаю сейчас, глядя на все это.
На перекурах Абай рассказывал истории из своей жизни. Историю о том, как он видел еврея. О том, как он заперся в туалете самолета. О том, как во время срочной службы заснул на посту. Каждая история была необыкновенно длинна и парила по кругу с повторами. Начало и основу истории излагал Абай, а дальше все участники событий тщательно пересказывали ее друг другу по нескольку раз, и их речи полностью воспроизводились. Мягко дрожала от спадающего жара зола в нашем костерке, звучал медленный, чуть надсаженный голос, и я впадал в цепенящую полудрему.
Умрешь – начнешь опять сначала. Будешь слушать приятный даже на ощупь шелест срезаемой травы, потихоньку переступая ногами, входить, размахивая косой, в освежающую тень от деревьев, потом выходить на солнце, тело будет радоваться в хорошей работе, голова будет восхитительно пуста. Тебя будут окружать неколебимые гнедые стволы лиственниц, травянистые южные склоны Сойока и мохнатые от кедров северные склоны Башту, крики кедровок и стрекот саранчи. Осмысленный и яркий свет.
Я получал недополученные в городском московском детстве витамины, которые работают до сих пор. И каждый раз, когда я слышу запах скошенной травы или беру в руки литовку, я чувствую их в себе.
Итак, я сказал, что с середины августа начал каждый день накашивать по утрам и вечерам траву для нашего коня.
Что за странный человек? – спросите вы. Зачем ему не живется в московской квартире? Ради покупки такой квартиры многие люди тратят свои бесценные жизни и лучшие силы.
Зачем он заводит старого коня и косит ему по утрам и вечерам траву, тешет жерди, строит конюшни и пашет огород? Зачем он провел столько времени в юности в плацкартных вагонах, маленьких поселковых гостиницах-«заежках», в вертолетах? Зачем он учился косить, запрягать лошадей в сани, печь хлеб, шить обувь, ночевать зимой у костра, чесать козий пух и резать овец?
Разве мы можем узнать себя в этом человеке?
Нет, конечно, не можем. Мы не можем проникнуться его радостями и проблемами. Мы даже не знаем, что такое лучок, который нужно подтягивать или опускать до высоты собственного пупка, чтобы удобно было косить. И мы точно знаем, что никогда не будем косить. Об этом даже радостно думать, что, слава богу, нам никогда не придется косить вручную.
Но ведь я вовсе и не призываю вас бросать все свои дела и отправляться тесать жерди, косить и заводить коней. Я просто думаю, что мы закончили с пунктом «Бэкграунд» из списка Оссиана Уорда и перешли к «Усвоению». Так что помогу немного в этом.
Мне кажется, что усвоение тут никак не связано с радостным узнаванием – о! точно как у меня! И, как мы все уже, наверное, поняли, вряд ли здесь можно с нетерпением ожидать, «чем все закончится в этом хитро завернутом сюжете». Я даже не могу вас как следует раскрутить на эмоции – как химически и эмоционально зависимый человек, я побаиваюсь подсаживать себя или кого-то еще на сильные эмоции или на всякие вещества.
Думаю, что все то, о чем я рассказываю, может служить вам в качестве подспорья в самом крайнем случае. Например, вы узнали, что вам совсем немного осталось и, как иногда любят говорить врачи, «время работает против вас», а вы всегда мечтали посидеть на природе и послушать птичек. Или же вы безрезультатно боретесь с депрессией и ужасно утомились от борьбы с этой модной болезнью. Или вы решили устроить подростковый бунт и не очень представляете, как именно это можно сделать. Или вы, перевалив в бешеной гонке за сорок лет, вдруг очутились в сумрачном лесу.
Или вы просто приходите в ужас от того, в каком мире будут жить ваши дети.
И вы знаете, что у вас завалялось некое самоописание человека, который сначала неосознанно (как всё, что обычно мы делаем в молодости), а потом уже несколько осознанней поставил над собой странный эксперимент. А заодно над своей женой Любкой, самой обычной женщиной, которая никогда не мечтала жить на выселках вымирающей деревни и заводить старенького коня. Ну и заодно над самим конем, которого по окончании спортивной карьеры вместо того, чтобы сдать на скотобойню, отправили на деревню дедушке.
Это в некотором смысле «аварийный выход». Вспомните, разве, посещая какое-нибудь здание, вы ищете что-то знакомое и похожее на вашу жизнь, глядя на запертую (и у кого находятся ключи – неизвестно) дверь с табличкой «ЗАПАСНЫЙ ВЫХОД»? Или разве вы каждый раз ждете особых эмоций от аварийных выходов, находящихся в носовой и хвостовой части самолета?
Но вот настает ситуация, когда по каким-то причинам обычный нормальный выход перестает работать. Или его использование истощает вас, или там начинают пропускать только по пропускам. В таком случае вам может пригодиться знание о том, что у вас на полке стоит в твердой обложке проторенная узенькая тропинка в сторону от скоростной трассы, а на покосе в Ташту-Меесе до сих пор растет трава и возвышаются толстые лиственницы, под которыми можно развести костерок. Что чуть ниже по течению говорливой речки Кулаш до сих пор видны старые, но крепкие домики заповедницкого кордона, остался даже дом Абая и его чуть покосившийся аил – деревянная юрта с крышей из коры, хотя самого Абая давно уже нет на свете. Все это существует взаправду. Я в позапрошлом году в марте, как раз перед ковидным карантином, ездил туда и проверял.
Пока мы привыкали к коню, пока конь привыкал к месту, пока я тесал колья, вколачивал их по периметру будущего выпаса и вешал на них ленту электропастуха, я косил утром и вечером, выбирая травы повкуснее.
Сначала выбирал на свой вкус, потом старался подмечать те, которые прежде всего выбирал конь из сваленной кучи. Но тут надо сказать, что философия трав мне, наверное, никогда не будет доступна.
Конь отбраковывал чуть не половину накошенного. После утреннего кошения и кормления я некоторое время проводил в интернете, пытаясь разобраться со вкусовыми пристрастиями лошадей.
Мне, хищнику, трудно понять тех, кто не добывает себе пищу в поте лица, а создан для того, чтобы просто наклонять голову к степным травам и есть. Тех, кто не будет делиться куском хлеба или клочком мяса, поскольку надо просто наклонить голову и есть. Мне трудно понять тех, кто проводит две трети жизни за едой.
Мне трудно понять тех, у кого глаза смотрят в разные стороны, а не вперед. Тех, кто ходит, опираясь на два сросшихся пальца. Тех, у кого зубы растут всю жизнь.
