Дягилев. С Дягилевым - Лифарь Сергей Михайлович
«Я должен оговорить, что мне так же непонятна выставленная Рескиным техника, как и техника современных импрессионистов. Я не выношу той замученности письма, от которой раньше всего пахнет трудом и аккуратностью, так же, как и дикой мазни, под которой просвечивает фокус и небрежность. Про достоинства одной говорят, что ее можно рассматривать в лупу, а как качество во второй выставляют фокусное превращение клякс в предметы при известном удалении» [26].
«Я не выношу… дикой мазни». Вскоре, после того как были написаны эти слова, в «Мире искусства» все больше и больше уделяется места для этой «дикой мазни» и для статей о ней – импрессионистические тенденции становятся столь же значительными и характерными для «Мира искусства», как и его увлечение символизмом, – в этом нельзя не видеть влияния Александра Бенуа.
В 1901 году разгорелась полемика между «Димой» Философовым и «Шурой» Бенуа – полемика, которую можно рассматривать в аспекте борьбы за руководящее влияние в «Мире искусства» и борьбы за влияние на Дягилева. Полемика была вызвана книгой А. Н. Бенуа «История русской живописи в XIX веке». Дягилев не мог отнестись к ней иначе, чем положительно, но указал на ее ошибку, заключавшуюся, по его мнению, в искажении исторической перспективы и в идеологическом догматизме. Дягилев никак не мог принять утверждения Александра Бенуа, что до начала XX века в русской живописи, кроме Венецианова, Иванова и Федотова, ничего не было и что свободное искусство начинается только с Серова, Левитана и Коровина.
«Известно всем, кто когда-либо перелистывал хоть один номер „Мира искусства“, – писал Дягилев, – насколько я люблю и с каким уважением отношусь и к Серову, и к Коровину, и к Левитану, но для того, чтобы утверждать, что в конце 80-х годов „вся дорога в техническом отношении, – и в смысле красок, и в смысле живописи и света – была пройдена“ и „все, что требовалось для свободного и непринужденного творчества, было найдено“, – для того, чтобы заявить это – надо превратиться в нового Стасова с его прямолинейной самоуверенностью. У Стасова русская живопись началась с Верещагина, Крамского и Шишкина и вообще с истории передвижников, у Бенуа – она начинается с Серова, Коровина и Левитана, или с возникновения „Мира искусства“…»
Спор между Дягилевым и Бенуа происходил в одной плоскости, оба не столько противника, сколько друга (ибо гораздо больше их соединяло, чем разъединяло) говорили одним и тем же языком; разногласие между ними заключалось в оттенках, в различной оценке русской живописи второй половины XIX века.
В иной плоскости шел спор между Философовым и Бенуа. Философова задел не догматизм Бенуа – сам «Дима» в тридцать раз был догматичнее – и не отсутствие исторической перспективы, а непочтительное отношение А. Бенуа к Васнецову, к тому кумиру Философова, в котором он видел носителя и выразителя русской религиозной идеи, к Васнецову, которым он убедил Дягилева начать «Мир искусства» и пропагандировать которого он не упускал ни одного случая… И Философов решил «проучить» художника Бенуа, который осмеливается рассуждать о высоких материях и даже говорить о религии, которую Философов хотел взять на откуп вместе с Мережковским. И он «проучил». В обширной статье «Иванов и Васнецов в оценке Бенуа», помещенной в «Мире искусства» 1901 года, он развивает ту мысль, что вознесенный Бенуа Иванов был по своим тенденциям католик и штраусовец, а Васнецов истинный выразитель русской религиозной идеи; но больше всего Философов хочет задеть Бенуа и «поставить на свое место». Самым возмутительным образом напав на «эстетический эпикуреизм» Бенуа, Д. Философов заключает: «Г. Бенуа напрасно с такой легкостью подошел к столь сложным и мучительным загадкам русской культуры… Повторяю, ему следовало до конца оставаться на чисто эстетической точке зрения. Народность и религия – вопросы очень сложные и мстят всякому, кто подходит к ним с излишней легкостью».
При всей своей мягкости, ответ Бенуа был остроумным и уничтожающим для Философова.
Этой полемикой не прекратились столкновения Философова с Бенуа. В следующем, 1902 году, Философов «залез» в чужую ему область – в искусство и поместил в литературном отделе, которым он всецело распоряжался, статью «Современное искусство и колокольня св. Марка». На эту статью ответил своей статьей «Старое и современное искусство» Александр Бенуа. Любопытно начало этой статьи, в которой Бенуа подписывает смертный приговор отношению к искусству своего ближайшего соратника в искусстве (а ведь когда-то и Дягилева принял Бенуа в свой кружок только потому, что тот был «кузеном Димы»): «Редко что огорчало меня так сильно, как статья Философова о башне св. Марка. Положительно хочется навеки бросить писать, бороться за искусство, делиться своим восторгом с друзьями после того, как увидишь, какая пропасть разделяет и самых близких людей, после того как убедишься, в какой атмосфере безусловного равнодушия живешь и работаешь. Несмотря на все воззвания Философова к новому искусству, к движению вперед, к жизни – я усматриваю его равнодушие к искусству, безразличие к красоте. Философов вспомнил о гигиене, об условиях новой жизни, о движении культуры вперед, о целесообразности, жизненности, но он забыл красоту, он забыл вечное начало в искусстве, не только вечное в смысле делания – werden [27], но вечное в смысле бытия – sein [28]. Философов рвется только вперед и не оглядывается назад, верит в будущее и не верит в прошлое, а так верить – все равно, что не верить вовсе!»
В борьбе Философова с Бенуа победа осталась, несомненно, за Бенуа: не Философов, а Бенуа стал в 1904 году и фактически, и официально соредактором Дягилева. В 1904 году Философов мог писать – «Я имел высокую честь быть одним из учредителей „Мира искусства“. Вот уже шестой год, как я заведую его литературным отделом и „Хроникой“», – «литературный» отдел почти упраздняется в 1904 году, и в том, что печатается в сохранившем это название отделе, Философов не принимает почти никакого участия. Дягилев не мог не увидеть в конце концов, что его «сердечный друг», называвший французских рисовальщиков представителями «бордельного искусства», весьма далек от понимания и восприятия искусства и что дальше Васнецова и Пюви де Шаванна он не пошел (рисунки Обри Бердслея ему кажутся «двусмысленными», картины Мориса Дени «наивными попытками»). Особенно должно было шокировать Дягилева отношение Философова к Левитану и Сомову – двум любимейшим художникам Дягилева. Так, Валечка Нувель писал Бенуа: «Дима упорно настаивал на том, что единственно большая величина в русском художественном мире это Васнецов, и говорил, что Левитан, например, в сравнении с ним „мелкота“». Но чем окончательно погубил себя Философов в глазах Дягилева, это презрительно-отрицательным отношением к Сомову, о котором Дягилев был восторженно-высокого мнения. У Философова – нельзя отказать ему в известной смелости – поднялась рука на Сомова, в котором он не увидел ничего, кроме «условной, несколько приторной сентиментальности».
Как ни велико было участие Философова и Бенуа в редактировании «Мира искусства» и как ни значительно было их влияние на Дягилева, все же главным, активным, независимым и проводившим свою художественную политику в журнале редактором-диктатором был сам Дягилев. Редактирование Дягилева сказывалось во всем: и в том, что он приглашал по своему усмотрению сотрудников, и в том, что по преимуществу он подбирал художественный материал для репродукций (говорю «по преимуществу», ибо, как мы увидим ниже, известная часть репродукций предопределялась статьями и корреспонденциями, в особенности корреспонденциями Бенуа), и в том, что он писал во всех отделах журнала, и в том, что главные руководящие статьи «Мира искусства» принадлежали ему, и он высказывал в них свои мысли об искусстве, совершенно не заботясь о том, совпадают ли они с мыслями других членов редакции (и действительно они часто находились в противоречии со взглядами других сотрудников и, в частности, Философова и Бенуа; необходимо добавить, однако, что терпимость Дягилева была так велика, что и своим сотрудникам он позволял открыто высказывать взгляды, с которыми он был не согласен).
