Данила Зайцев - Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева
– Тёза, заходи ко мне, хочу с тобой поговорить.
Захожу. Он завёл к себе в комнату, посадил и говорит:
– Данила, мне тебя жалко, живёшь безродный, один, некому подучить, защитить. Послушай, вижу, хорошо работаешь, хорошо учишься, у тебя всё получается, старики тебя уважают. Брось гулянки, брось Селькю, он тебя к добру не приведёт, брось на базаре пить водку.
– Деда Данила, спаси Господи за вашу заботу. Но сам же сказал – безродный. А куды мне деваться? Я точно знаю: по вашему совету – сразу буду всем мужикам враг. А кому ето охота?
– Данила, послушай, – открывает книгу и читает мне: «До полцеркви таящихся еретиков ништоже вредит церкви, и ежлив сколь в моленне осквернил, за всех должен правило нести». Ну вот, подумай и пошшитай, за каждего на шесть недель, по сто поклонов земных, а в моленне боле сотни, и сумеешь ты за всех отмолиться? Давай, парень, подумай.
Да, я задумался.
– Ну хорошо. Придётся выпить – вместе молиться не буду, но выдавать никого тоже не буду.
– Но ты становишься соучастник.
– Выходу нету, соучастник – грех, но ни за кого отвечать не буду.
– Ну смотри, подумай, ошибку не сделай.
Я поблагодарил и ушёл, и с тех пор, как где водки выпили, дома говорю: «Я не вместе»[85]. Дома проблема, но перед Богом не в ответе за людей. Интересно, как люди теряют страх Божий. Выпиваем, кушаем все вместе, приходим в моленну, все молются вместе, а я опять поганый. Старики стали меня гонять, презирать и называть пьяницай, но я знаю, что перед Богом я не лицемер и не двоедушный. Мужики вызнали, что я не предатель, и всегда со мной по-хорошему были.
Молодёжь тоже бра́згалась[86], их наказывали, а оне снова повторяли.
Черемнова Ульяна ишо с Уругвая заигрывала с одним хохлом, Бочкарёвым Антоном, и с Бразилии с нём списывались. Он обратился к Зыкову Филату, показал Ульянины писмы, тот поговорил со стариками – в Бразилию в Масапе дал ему наставленье, полный адрес и отправил в Бразилию. Бедняга на стареньким мотсыклете поехал за четыре тысячи килóметров к Ульяне. Приезжает туда, приходит к Ульяне, она взадпятки́ – заотказывала ему. Он обратился к Ефрему Мурачеву, дал ему все писмы, тот прочитал и взялся за Ульяну. Вскоре Антона окрестили и свенчали с Ульяной. Антону было под сорок лет, а Ульяне под тридцать лет.
Черемнов Ивона Павлович младше меня на два года. В Масапе в ребятах всегда хотел быть лидером, за ето получил прозвище Префейто – глава. Старикам он не покорялся и всегда с ними спорил. Как-то раз деда Данила вынудил, и он ему сказал: «Недаром тебя и прозвали Префейтом». Старики раз пробирали его и стали ему говорить:
– Иона, зачем пьёшь пиво?
– Доктур приписал, и люди посоветовали. – Все в смех.
Как-то раз вышел на соборе и кланяется, и просит:
– Братия, помогите ради Бога долг заплатить.
Ну, хто сколь рису, сколь бобов, хто пять, хто десять мешков. Попросил Ефрема Поликарповича, чтобы на его машине загрузить и увезти в город, нас попросил, чтобы помогли загрузить зерно. Объехали, загрузили где-то под двести мешков, подъезжаем к дядя Василию Килину, Иона просит зерна, Василий отвечает:
– Иона, тебе хоть сколь – как бездонная кадочкя. Когда научишься жить, тогда приходи, а чичас нет.
Про Иону слухи таки. Все люди готовют конбайны к жнитву, а Иона ишо смазывает сеялку, хочет – спит, и никогда урожай не брал. Вскоре женится, берёт Федосью Анфимовну Ефимову, синьцзянку.
Чупров Николай Семёнович, сусед, выпиваха, как все Чупровы, ленивый и легкомысленной, но со всеми по-хорошему. Жена Наталья Даниловна Берестова, женчина умная и проворна, добрая, дети – один сын Власий и три дочери: Елена, Анфиса и Федосья. Власий работал со мной, хороший парнишко. Но отец интересный. Оне уезжали в США, прожили там пять лет, Наталье там не понравилось, и оне вернулись. Однажды Николай поехал в город Рондонополис, куда все старообрядцы ездили. Вечером в гостинице дядя Марка с мужиками в присутствии Николая Семёновича говорит:
– А сегодня хорошую фильму пропускают[87]. Николай, пойдёшь?
– Нет, у меня глаза болят.
Отвечают:
– Как жалко, а фильма хорóша.
– Говорят, глаза болят.
Но таились, потому что старики за кино ругали. Но мужики знали, что Николай не вытерьпит, пораньше ушли спать, а сами наблюдают, когда Николай выйдет. Смотрют, Николай завыглядывал, видит, что никого нету, шмыг тайком и поскорея в кино. Дядя Марка с мужиками за нём сзади, заходют в кино, видят, где Николай сидит, сяли посзади его. Когда фильма стала кончаться, оне поскорея ушли и ля́гли спать. Наутро собрались, дядя Марка говорит:
– Ну что, Николай, хорóша была фильма?
– Я там не был. Говорил вам, глаза болят.
– Да Николай, фильма была такая: вот так, вот так, ты сидел в таким-то ряду, а мы посзади. А говоришь, что глаза болят!
– А я не глядел, толькя слушал.
– А чё, рази ты понимаешь на английским языке?
– Как на родным! – Все в смех.
Дядя Марка жил, нимо нас проезжал, мы всегда с нём заказывали продукту или меняли баллоны, но никогда не заедет, всегда нимо нас проедет, но не остановится. Идёшь к нему с тачкяй, плотишь за провоз и везёшь домой продукт. Ефрем Поликарпович жил совсем в другу́ сторону. Бывало, закажешь, он привезёт, завезёт и ничего на провоз не возмёт. Бывало, купит рыбы, сколь себе оставит, стальную всю по бедным развезёт, и мы не раз пользовались. Как-то дядя Марка хотел похвастоваться в присутствии Евгения Ивановича Кузьмина, что он любит бедным помогать. Я не вытерпел и возразил:
– Дядя, ты не любишь помогать.
– Нет, люблю.
– Стой, стой. Ты живёшь нимо нас. Когда бы тебе ни заказал что-нибудь, всегда провезёшь нимо и никогда не остановишься, да ишо за провоз берёшь. Вон Ефрем Поликарпович, чужой, живёт совсем в стороне, но завезёт и никогда за провоз не возмёт, а ты зато дядя.
Он говорит:
– Давай разговор смени́м. – И после тех пор долго дулся.
В семидесятых годов все соборы подошли в одно, и стал один собор. И бразильския спасовсы тоже подошли к одному собору, но Ефрем Мурачев копал и копал перед ними яму, так разразил их, что оне махнули на всё и ушли. Таки́ богаты, а он голопузой, часто их выручал от бедноты свояк Анисим Кузьмин. А ушли – ето Ивановы, Ры́жковы, Макаровы. Но уже дети всех связали браками, и началися проблемы, а хто виноват – Ефрем.
Я часто садился за книги духовныя, мня увлекало боле и боле Святое Писание, старики поговаривали о последним времени и поминали о какой-то книге – «Протоколы сивонских мудрецов», что там написано много о последним времени. Я приспрашивался:
– А где можно её добыть?
Мне отвечали:
– Ты ишо молодой таки́ книги читать.
Мне часто приходилось думать: молимся, постимся, правило несём, то грех, друго́ грех – всё грех. А за что мы трудимся? А есть ли Бог? И стал просить: «Господи Всемилостивый, ежлив правды ты существуешь, дай знак, да чтобы не сумлевался». Ето началось в 1981 году.
20
Урожай подходил к консу. У хозяина с отцом не шло, Николай стал проявлять отцу явно своё безбожество, за что отец хотел наказать сына, забрать землю и технику. Николай мне сказал, что сеять не будет и «ишши работу». А Селькя тут как тут. Николай сказал Сельке: «Рабочий хороший», Селькя давай уговаривать меня, горы сулить. Я боялся, слухи шли, что он не любит расшитываться с рабочими, но Николай мне сказал:
– С Селькяй надо уметь. Ежлив сумеешь, будешь как кот в масле кататься, а нет – всё будет худо.
Понадеялся на ети слова и пошёл к Сельке. Он начал угошать, и везде «Зайкя» до «Зайкя», везде на посылушках. Домна старается во всём ему угодить, но не может, всё ему худо. Я почувствовал: ого, куда я забрался! Народ заговорил:
– Данила, куда ты нанялся, будешь слёзы лить.
Ну, думаю, попробую. Селькя заставляет нас разбирать трактора, главный ремонт делать. Мы с рабочими все три трактора разбросали, перемыли, а он уехал в город. Приезжает с городу, мы сидим ждём.
– Вы что сидите, не работаете, лентяи! Ты, Зайкя, какой ты главный?
– Слушай, что нам наказано, мы всё сделали.
На следующу неделю прихожу в понедельник утром рано, приношу записку – закупить продукт на месяц, спрашиваю, что на етой неделе будем работать.
– Мне нековды, я тороплюсь, спрашивайте у Домне. – Сял в машину, хлопнул и уехал.
Прихожу к Домне:
– Домна, что будем работать на етой неделе?
– А я почём знаю, я в мужицкие дела не вмешиваюсь.
Прихожу к рабочим, спрашиваю:
– И что, всегда так?
Оне хохочут и говорят:
– Да, всегда так.
– А как работаете?
– Вот так. За всю неделю подобрали в бараке, что видели в непорядке, поправили.
Приезжает и ну опять материть: таки́-сяки́; продукт не привёз. На третью неделю прихожу, несу ему просты́[88] баллоны:
– Селивёрст, нет ни продукту, ни газу, и что работать?
– Пересыпайте бобы из рваных мешков в целы.
