Альфред Лансинг - Лидерство во льдах. Антарктическая одиссея Шеклтона
Все отреагировали на это событие очень сентиментально, как на смерть старого друга, который долгое время находился на краю могилы. Они уже несколько недель были готовы к его окончательной гибели. Покидая судно двадцать пять дней назад, все предполагали, что оно может утонуть в любой момент. И было удивительно, как долго корабль продержался на поверхности.
На следующее утро Уорсли сообщил обнадеживающую новость: несмотря на то что последние четыре дня дул северный ветер, их не отнесло назад. Лед, по всей вероятности, сдерживало южное течение. Тем временем Хасси обнаружил тревожные изменения в состоянии льдов: они больше не расходились под влиянием северных ветров. Кроме того, если раньше, проходившие через открытое море, эти ветра были относительно теплыми, то теперь они стали почти такими же холодными, как ветра с полюса. Из этого напрашивался лишь один вывод: севернее был только паковый лед, а не открытая вода.
И все же все смотрели на ситуацию с удивительным оптимизмом. Макниш почти закончил увеличивать борта шлюпок, и результат его работы всех изумил. Оказалось, недостаток инструментов и материалов ему совсем не помеха. Он использовал любые подручные средства, например хлопковый фитиль для лампы и масляные краски Мэрстона.
В первый вечер после окончательной гибели «Эндьюранс» Шеклтон устроил особый ужин — рыбная паста и печенье. Все было очень вкусно.
«На самом деле у такой жизни даже есть преимущества, — писал Маклин. — Когда-то я где-то читал, что человеку для счастья нужны лишь полный желудок и тепло, теперь я начинаю понимать это. Никаких тревог, поездов, писем, ожидающих ответа, воротничков, которые нужно носить. Кто бы из нас не хотел, чтобы все это изменилось!»
В таком же хорошем настроении Маклин на следующий день отправился с Гринстритом охотиться на тюленей. Вдруг им в голову пришла мысль немного покататься по открытой воде. Они знали, что Шеклтон, не выносивший неоправданного риска, придет в ярость, если застанет их за подобным занятием. Поэтому они благоразумно удалились на некоторое расстояние, пройдя несколько участков ледяных торосов. Они нашли небольшую прочную льдину и забрались на нее, отталкиваясь лыжными палками.
Наслаждаясь катанием, они внезапно увидели Шеклтона, проезжавшего неподалеку в санях Уайлда. В это мгновение Шеклтон как раз посмотрел в их сторону.
Гринстрит писал: «Мы оба почувствовали себя провинившимися школьниками, которых поймали на воровстве в саду; тут же подгребли к берегу, вылезли и снова приступили к охоте, встретившись с ним уже в лагере. Но вместо длинной речи, которой мы ждали, он наградил нас лишь ужасающим взглядом и вернулся к своим делам».
Все знали, что Шеклтон ненавидел испытывать судьбу. За это он даже получил прозвище Осторожный Парень. Но никто никогда не называл его так в лицо. Все обращались к нему просто: Босс, — и матросы, и офицеры, и ученые. Это было скорее титулом, чем прозвищем. В этом слове звучала нотка фамильярности, но все же оно обозначало абсолютный авторитет, что очень соответствовало мировоззрению и поведению Шеклтона. Он хотел быть «своим» и работал над этим, настаивая, чтобы к нему относились так же, как ко всем остальным, чтобы он получал такое же количество еды и одежды. Он старался демонстрировать свое желание участвовать в повседневных делах, например носить общий горшок с едой из кухни к палатке. Он даже не раз сердился, когда повар относился к нему иначе, чем к остальным, и давал лучшие порции только потому, что он Босс.
Но это было неизбежно. Ведь он — Босс. Всегда между ним и остальной командой оставалась некоторая отчужденность, барьер, разделявший их. И с этим ничего нельзя было поделать. Просто при всей своей ответственности он не мог даже на мгновение поставить себя на их место. Другие умели расслабляться, отдыхать и просто жить нынешним моментом — Шеклтон не мог отдохнуть и расслабиться. Вся ответственность за экспедицию полностью лежала на нем, и это нельзя было не почувствовать, даже просто находясь рядом с ним.
Отчужденность Шеклтона была скорее моральной. Он всегда старался участвовать во всех делах команды, и одним из первых пришел в палатку номер пять, как только прошел слух, что там найдена новая колода игральных карт. Он тогда несколько часов вместе с Макелроем просидел там, обучая всех играть в бридж.
Двум учителям было не найти более увлеченных учеников. За сорок восемь часов популярность игры достигла масштабов эпидемии. Двадцать восьмого числа Гринстрит писал: «…из каждой палатки слышно: “одна трефа, две черви, две бескозырные, еще две бескозырные”». Те, кто не играл, чувствовали себя чуть ли не изгоями. Однажды Рикинсона и Маклина выгнали из их же собственной палатки, потому что туда пришла целая толпа игроков и наблюдателей.
В то же время все было готово к «путешествию на запад». Макниш закончил со шлюпками, оставалось только дать им названия, чем и занялся Шеклтон. Он решил, что должен оказать честь главным меценатам и покровителям экспедиции. Поэтому главный вельбот окрестили «Джеймсом Кэйрдом»; вторую шлюпку — «Дадли Докером», а третью — «Стенкомбом Уиллсом». Художник Джордж Мэрстон остатками своих красок принялся красиво выводить на каждой шлюпке ее название.
Шеклтон также принял предложение Уорсли назвать льдину, на которой они обосновались, Океанским лагерем. Затем настал черед распределять членов команды по шлюпкам. Сам он вместе со своим помощником Фрэнком Уайлдом возглавил «Джеймса Кэйрда». Уорсли стал капитаном «Дадли Докера», получив в помощники Гринстрита, а Будда Хадсон — главным на «Стенкомбе Уиллсе», обзаведясь помощником Томом Крином.
Ноябрь подходил к концу. Люди жили на льдине всего месяц. И несмотря на все неудобства, эти несколько недель примитивной жизни почему-то особенно обогатили их. У всех появилась несокрушимая уверенность в себе, о которой раньше они даже не могли мечтать. Менялось даже их мировоззрение. После того как однажды Маклин четыре часа пришивал большую заплатку к своим единственным штанам, он записал в дневнике: «Каким же я был неблагодарным, когда такую работу дома за меня выполняли другие». Гринстрит чувствовал нечто подобное, когда несколько дней подготавливал и шлифовал кусок тюленьей кожи, чтобы поменять подметки своих ботинок. В какой-то момент он прервал работу прямо на половине, чтобы записать: «Один из лучших дней, который у нас был… счастье быть живым».
В некоторой степени они лучше узнали себя. В одиноком мире льда и пустоты люди смогли достичь определенной степени удовлетворенности. Тяжелые условия жизни испытывали их, но они со всем справлялись.
Естественно, они думали о доме, но не сильно страдали из-за невозможности вернуться в цивилизацию. Уорсли писал: «Просыпаясь утром, я чувствую тоску по запаху влажной травы и цветов весенним утром в Новой Зеландии или Англии. И еще совсем немногого хочется из обычной жизни: хорошего хлеба с маслом, мюнхенского пива, коромандельских устриц, яблочного пирога и девонширских сливок, но это скорее приятные воспоминания, чем желания».
Вся команда была занята устройством своей жизни здесь и сейчас. Однако к концу ноября осталось не так много дел. Шлюпки были готовы к отплытию. Уже провели пробные заплывы, и вполне удачно. Все припасы для поездки распаковали и распределили. Карты местности тщательно изучили и составили приблизительные прогнозы ветров и течений. Херли закончил конструировать помпу и приступил к созданию маленькой дорожной печи, которую предполагалось топить жиром.
Они выполнили свою часть сделки. Теперь дело оставалось лишь за тем, чтобы льды расступились.
Но льды не спешили. Время шло — день за днем, а они оставались такими же, как раньше. Их движение тоже не внушало оптимизма. Постоянно дули ветра с юга, но они никогда не были достаточно сильными, и лед продолжал дрейфовать на север с той же черепашьей скоростью — две мили в день.
Зачастую лед подводил людей даже с пространством для тренировок собак. Бывало, он слегка расходился, превращая их льдину в остров, окруженный со всех сторон двадцатью футами открытой воды. В таких случаях не оставалось ничего другого, кроме как пустить собак бегать по периметру. Уорсли писал: «Люди и собаки тренируются вокруг плавучей льдины. Вся дистанция составляет примерно полмили, но после одного круга маршрут кажется невыносимо монотонным как для собак, так и для нас».
Время действительно стало тянуться медленнее. Каждый новый день очень напоминал предыдущий. И хотя все старались смотреть на ситуацию с позитивной стороны, было тяжело бороться с растущим чувством разочарования.
Первого декабря Маклин писал: «Мы прошли один градус [широты — около шестидесяти миль] меньше чем за месяц. Это не так хорошо, как могло бы быть, но потихоньку движемся на север, что обнадеживает».
