Владимир Броневский - Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год
«Известие о победах, одержанных в Португалии сэром Артуром Велеслеем 17 и 21 августа н. ст. приняты были народом всех состояний с восторгом, но при появлении чрезвычайной газеты, в коей объявлено было об освобождении Португалии от французов и о взятии на сбережение российской эскадры, неудовольствие публики было неописано. Потеря сражения чрез измену не произвела бы столько толков, столько уничижительных рассуждений.
Что опорожнение Португалии есть предмет великой важности, сего никто отвергнуть не может: но чтобы победоносная армия должна позволить разбитому противнику в числе 15 000, когда британская армия состояла из 32 000, отправиться с оружием, амуницией, со всей частной и казенной собственностью, приобретенной грабительством, и чтобы сверх того должно было перевесть сих мародеров в их отечество, дабы они могли быть немедленно употреблены против нас или наших союзников, поистине сие каждому должно казаться очень непонятным.
Принятие российского флота под сохранение для безусловного возвращения по заключении мира еще более того удивительно. Препровождение же на нашем счете и содержании в русские гавани офицеров и матросов, дабы они неукоснительно могли действовать против нашего храброго и благородного союзника короля Шведского, есть дело неслыханное и самая военная история не представляет подобного примера.
Капитуляция, заключенная в Цинтре, конечно, есть самая неприятная и невыгодная для нас; но если бы адмирал Коттон согласно с генералом Далримплем признал и утвердил седьмую статью сей капитуляции, то российский флот не мог бы ускользнуть из наших рук. Коттон, желая отличиться в искусстве переговоров пред известным и прославившимся в дипломатических тонкостях российским адмиралом, отвергнул помянутую седьмую статью и подписал морской договор, чрез который гораздо более, нежели Цинтрской капитуляцией унижена национальная честь, и я[132] смею утверждать, что если бы седьмая статья была Коттоном исполнена, то мы выиграли бы несравненно больше, нежели чрез его Лиссабонский договор. Рассмотрим обстоятельства сего дела: российский флот вошел в Таго, когда принц-регент имел еще власть, следовательно, он был порт нейтральный, а как порт сей, несмотря на то, что временно занят был французскими войсками, всегда принадлежал Португалии, доныне в союзе с Россией состоящей, то посему как до вступления французских войск в Лиссабон, так и по освобождении оного, во время морского договора мы должны почитать его нейтральным. Приняв сие во основание, положим теперь, что русскому флоту позволили бы выйти в море и не погнались бы за ним прежде 48 часов, тогда одно из следующих обстоятельств было бы неминуемым последствием. Наша Лиссабонская эскадра могла бы догнать оный или наш Канальный флот, или крейсирующий в Немецком море, или, наконец, наш Балтийский флот или шведский, могли бы встретиться с ним. Положим и то, что российская эскадра счастливо преодолела бы все препятствия, избегнула бы бдительности наших крейсеров, даже разбила бы все наши флоты, и благополучно прибыла бы наконец в Кронштадт; то, по крайней мере, российский адмирал пришел бы туда на собственном, а не нашем содержании. Сверх того мы не должны были бы ломать ветхие русские корабли в своих портах и платить за них как за новые, не обязаны были бы содержать того неприятеля, который к уничижению достоинства Великобритании с развевающими флагами в торжестве пришел в наш порт.
Во всех отношениях Цинтрский и Лиссабонский договоры не подают ни малейшего утешения, и как подробности оных, так и все целое, чрез меру бесславны и уничижительны для целой нации.
Сэр Келдер (адмирал) за совершенную победу[133] по приговору военного суда получил выговор; а теперь, спустя немного лет, человек, столь совершенно побежденный (vanquished) Сенявиным, еще начальствует ненаказано? Честь нации от того жестоко страждет и если в собрании парламента не будет исследовано поведение главнокомандующих Далримпеля и Коттона, то я желал бы, чтобы члены парламента после строго и беспристрастного суждения, наказав преступление, избавили себя от справедливого нарекания».
По сему представлению лорда-мэра Далримпль отдан под военный суд и сменен Велеслеем (нынешним герцогом Веллингтоном), командовавшим передовым войском. Велеслей, по повелению главнокомандующего подписав капитуляцию, протестовал против оной. Пример такового точного повиновения начальству было первым шагом славных подвигов герцога в Португалии и Испании. Оправдание Коттона, по обстоятельствам того времени и доводам, в оном приведенным, столько любопытно, что я не излишним считаю сделать из оного краткую выписку.
«Выгоды Англии и России сопряжены неразрывно. Петр Великий и Питт так думали; благомыслящие любители Отечества обеих наций в том согласны, опыты доказали нам пользу союза с Россией; опыт же, надеюсь, покажет, что нынешняя война не принесет России, а еще менее Англии, ни славы и никакой выгоды. Россия и Англия по географическому, даже нравственному отношению, не могут и не должны быть соперницами и, как две сестры, имеют нужду только во взаимной любви и уважении. Истинные патриоты с крайним сожалением и прискорбием приняли перемену, вопреки политической нашей связи с Россией последовавшую. Мы лишились последнего и верного друга. Российский народ, с таким бескорыстием проливавший кровь свою для защиты общего дела, приобрел столько прав на нашу к нему благодарность и удивление, что, несмотря на разрыв дружественных связей, неблагоразумно было бы, как я думаю, отчуждать от себя приязнь могущественного народа. Нации, бывшие однажды в войне, никогда уже после не могут быть искренними друзьями. Пролитая кровь и в победителе, и в побежденном посеет семя вражды: оно произрастет, даст горькие плоды и соперничество в славе обратится со временем в ненависть.
Служив до старости с полным усердием моему Отечеству, я уверен и надеюсь, что никто не упрекнет меня уклонением от нападения на российскую эскадру, которая, несмотря на похвальное мужество воинов, несмотря на решительность предводителя их, объявившего мне готовность защищаться до крайности, должна бы была, без сомнения, уступить превосходной силе или погребсти себя в Таго. Скорое опорожнение Португалии не позволяло медлить; твердость неприятельского адмирала заставляла ожидать печальных следствий его отчаянного мужества; сражение, долженствовавшее произойти, так сказать, в самом Лиссабоне, должно было причинить жителям значительный убыток, столица могла бы от битвы двух флотов истреблена быть огнем. По сим причинам я утвердил присланный от Сенявина договор – и, не упрекая совести моей по личному уважению к свойствам его, не усомнился подписать две дополнительные статьи о неприкосновенности и должной почести российскому флагу. Благородное и благоразумное поведение Сенявина в продолжение десятимесячного пребывания его в Лиссабоне, беспрепятственный пропуск принца-регента в Бразилию, доверенность, приобретенная им в португальском народе, мое и капитанов, под моим начальством состоящих, к нему почтение убедили меня согласиться на некоторое должное к достоинствам его уважение. Честь российскому флагу, честь нашим недругам, оказанная пред лицом Британии, повелительницы морей, да будет жертвой признательности английского народа к российскому. Докажем свету, что характер британцев не изменился, докажем, что мы умеем отдавать справедливость и неприятелю! Но вопли народа меня обвиняют, – с покорностью ожидаю беспристрастного суда его и надеюсь, что просвещенные патриоты, простирая взор своей на будущую перемену политических обстоятельств, не помрачат чести моей и моего ревностного служения Отечеству».
