Ольга Елисеева - Екатерина Великая
В вопросе о войне с Россией Питт не получил поддержки оппозиции и даже многих старых сторонников. Мануфактурные центры Англии работали на русском ввозном сырье, а портовые города жили во многом за счет постоянного товарооборота с Россией. Эти устойчивые торговые связи не раз спасали русско-английские отношения во время политических конфликтов. 29 марта 1791 года Питт открыто объявил парламенту, что британский военный флот предназначен для нападения на Петербург. Русский посол Семен Воронцов развернул в британской прессе кампанию, доказывая экономическую невыгодность для Англии столкновения с Петербургом. На деньги посольства были изданы дешевые анонимные брошюры. В крупных мануфактурных центрах — Манчестере, Лидсе, Норвиче, Уэксфильде — начались митинги и народные собрания, на стенах домов появились надписи: «Не хотим войны с Россией». Одновременно шли дебаты в парламенте. Оппозиция наступала на Питта, главным оппонентом премьер-министра был Чарльз Фокс, который доказывал крайнюю невыгодность противостояния с Россией[1499]. Британский кабинет уже попытался приостановить движение английских купеческих судов к русским берегам. На этом фоне особенно эффектно звучало заявление Екатерины о том, что она прикажет пропускать торговые корабли даже через ряд сражающихся военных судов.
Парламент был засыпан петициями избирателей с требованием голосовать против кредитов для войны с Россией. Чрезвычайно довольная этим Екатерина писала о парламентской оппозиции: «То, что в настоящую минуту не нравится одним, нравится другим… благодаря этому люди привыкают размышлять»[1500].
15 апреля в Балтийское море вышла эскадра В. Я. Чичагова, готовая встретить английский флот[1501], а через десять дней Суворов отправился в Финляндию к вновь укомплектованному корпусу. Настроение в городе царило напряженное. «Что станется с русскими — это их дело, — рассуждал уставший от политической неразберихи принц Генрих. — Мы же будем счастливы, если выпутаемся из этого скверного положения». Екатерина прокомментировала: «Русские останутся русскими»[1502]. В данную минуту у нее не было настроения ни храбриться, ни отшучиваться.
«Для Англии политически хорошо воспользоваться настоящими обстоятельствами для приведения России в то состояние, в котором она в отношении к другим Европейским державам находиться должна»[1503], — писал из Петербурга английский посол Чарльз Уитворт. Как его слова похожи на высказывания французских дипломатов времен первой Русско-турецкой войны!
Однако воевать не пришлось. В самый разгар дебатов в парламенте к Питту пришло убийственное известие о том, что Густав III закрывает для англичан свои гавани. «Король шведский изменил обещаниям, сделанным Пруссии и Англии, — почти с возмущением писал принц Генрих. — …маленький изменник!»[1504] В таких условиях Питт вынужден был отступить. Он приказал вернуть гонца, уже посланного в Петербург с нотой об объявлении войны, флот был разоружен. В Россию для проведения секретных переговоров о мире с Турцией срочно отбыл секретарь английского кабинета Уильям Фалькнер (Фокнер)[1505]. Провал интервенции нанес болезненный удар по самолюбию Питта, он со слезами признавался, что «это величайшее унижение в его жизни»[1506]. 30 апреля Екатерина с облегчением констатировала, что войны не будет. Уитворт доносил в Лондон, что «императрица нимало не склоняется на принятие status quo или какого либо ограничения»[1507]. По поводу попыток увязать интересы всех сторон конфликта в одном договоре государыня с издевкой писала Гримму: «Кто же, будучи хозяином у себя и имея собственную шапку, допустит, чтоб ему воткнули голову в шапку, уже покрывающую несколько голов, которые стукаются и вечно будут стукаться одна о другую?»[1508]
14 мая в Царское Село прибыл Фалькнер[1509]. Екатерина приняла его, любезно побеседовала, не затрагивая спорных вопросов, и лишь в конце позволила себе намек на позицию Англии. «Итальянская гончая собака, принадлежащая императрице, лаяла на мальчика, игравшего перед нею в саду, — доносил Фалькнер. — Она сказала мальчику, чтоб он не боялся, и, оборотясь ко мне, говорила: „Собака, которая много лает, не кусается“»[1510].
«Помолитесь за меня»Между тем и императрица, и Потемкин находились на пределе сил. Нередко их беседы с глазу на глаз оканчивались ссорами, иногда князь сразу после разговора с Екатериной шел на исповедь[1511]. Разногласия были серьезны. Екатерина считала, что лучший способ достичь мира — это развитие наступления на юге. Потемкин доказывал, что без решительных дипломатических усилий в Берлине даже такая грандиозная победа, как Измаил, ничего не дала для мирных переговоров. 22 апреля императрица написала князю отчаянную записку: «Ежели хочешь камень свалить с моего сердца, ежели хочешь спазмы унимать, отправь скорее в армию курьера и разреши силы сухопутные и морские произвести действие наискорее, а то войну протянешь еще надолго»[1512]. Храповицкий рассказал о ссоре Потемкина и Екатерины, начавшейся 17 апреля: «Захар Зотов (старый камердинер императрицы. — О. Е.) из разговора с князем узнал, что, упрямясь, ни чьих советов не слушают. Он намерен браниться. Плачет (Екатерина. — О. Е.) с досады, не хочет снизойти и переписаться с прусским королем… 22 — Нездоровы, лежат; спазмы и сильное колотье с занятием духа»[1513].
Сохранились воспоминания выросшего в доме Потемкина мальчика-сироты Ф. В. Секретарева, описавшего одну из таких ссор весны 1791 года: «У князя с государыней нередко бывали размолвки. Мне случалось видеть, как князь кричал в гневе на горько плакавшую императрицу, вскакивал с места и скорыми, порывистыми шагами направлялся к двери, с сердцем отворял ее и так ею хлопал, что даже стекла дребезжали и тряслась мебель»[1514]. Немудрено, что после таких ссор императрица могла слечь. Чаще всего Екатерина шла на уступки, как в случае с субсидиями для шведского короля. Однако она очень болезненно относилась ко всему, что задевало интересы «милого дитяти» Платона Зубова. На знаменитое торжество в Таврическом дворце 28 апреля никто из обширного семейства Зубовых не был приглашен самим хозяином. Григорий Александрович предоставил Екатерине право привезти с собой, кого ей захочется. Великолепный праздник, сопровождавшийся фейерверком и демонстрацией пленных турецких пашей[1515], должен был ободрить население столицы.
