Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»
Вышел я где-то в полдень и где шел, а где и бежал, но когда солнце уже садилось, я почти пришел в Бельцы, т. е. я проделал в тот день путь в семьдесят пять километров! Как это я так смог, до сих пор не понимаю! Но я был парень молодой, не по годам рослый и сильный, к тому же шел без вещей, да и увиденное в дороге подстегивало идти быстрее. Дорогу действительно часто бомбили и обстреливали немецкие самолеты, но мне повезло, в пути я познакомился с каким-то командиром Красной Армии, который тоже шел в Бельцы, и я увязался за ним. Он оказался опытный, воевал на Халхин-Голе, знал уже, как действует авиация, поэтому мы шли не по самой дороге, а вдоль нее, метрах в пятидесяти, чтобы меньше было шансов попасть под обстрел, так что шли мы быстро, почти не останавливалясь.
На подходе к Бельцам есть маленькое село, и уже когда смеркалось, я зашел в его сельсовет. Там был пожилой мужчина, который дал мне дельный совет: «Я вам сейчас идти в Бельцы не советую, город целый день бомбят, и вы сейчас там никого не найдете. Переночуйте лучше в скирде соломы, а уже утром туда пойдете, и кого надо наверняка найдете», и я так и сделал.
В укоме комсомола мне очень обрадовались, так как обо мне никто ничего не знал, и меня направили в десятую школу, где из жителей Скулянского района формировался истребительный батальон. Командиром батальона стал председатель райисполкома, а секретаря райкома партии назначили комиссаром, меня же назначили связным у командира одной из рот.
В этом бытальоне я прослужил около месяца. Всем нам выдали винтовки, была даже пара пулеметов, но форму нам так и не выдали, ходили в своей гражданской одежде. В боях мы не участвовали, находились в тылу наших войск, и нашей основной задачей было ловить немецких диверсантов. Я уже точно не помню, но, кажется, пару человек мы все-таки поймали.
В конце концов отступая с нашими войсками, мы оказались в Резине, нам дали приказ переправиться через Днестр в Рыбницу и зарегестрироваться в Рыбницком военкомате, который уже был в совхозе «Ульма».
И там в лесу нас начали сортировать: кто отслужил в армии, тех сразу отправляли в боевые части, а тем, кто не служил и был неподготовленным, говорили: «Когда понадобится, мы вас вызовем». Меня, естественно, «отшили», но я не успокоился, встал второй раз в очередь, и мне еще раз сказали: «Когда потребуется, мы вас вызовем». Что еще оставалось делать, и я пошел домой, благо это был мой родной район. Пришел в село, но все жители оказались эвакуированы в соседнее село Мокра, так как около нашего села по Днестру проходила линия оборонительных укреплений, построенная еще до войны. Но все эти доты и дзоты так и не пригодились, так как наши войска, чтобы не попасть в окружение, отступили, и через три-четыре дня мы уже оказались оккупированы на долгих три года…
– Были какие-то акции устрашения сразу после того, как пришли румыны?
– С августа и примерно по декабрь сорок первого по Днестру плыли тела казненных людей… Коммунистов, комсомольцев, разных активистов советской власти, да и просто оклеветанных людей, евреев выводили на мост в Рыбнице и даже не расстреливали, а просто били прикладом по голове и сбрасывали в Днестр…
Там же, в Рыбнице, была политическая тюрьма, в которую сажали активистов советской власти. Но перед самым уходом румыны ее сожгли вместе со всеми заключенными… По-моему, там погибло и несколько наших односельчан.
– В вашем селе жили евреи, какова была их судьба?
– Вообще, в том районе у нас все села смешанные: молдаване, украинцы, русские – все жили вместе. У меня, например, отец украинец, а мать молдаванка. Все жители у нас спокойно говорили на трех языках, и бывало даже, что в разговоре один спрашивает на украинском, а другие ему отвечают на молдавском либо русском. Даже у нас в семье между собой мы говорили не на каком-то одном языке, а сразу на двух-трех. Всегда у нас в селе люди жили дружно, не смотрели на то, кто какой национальности, кто на каком языке говорит. Простым людям делить нечего, это у нас на уровне «гнилой интеллигенции» уже начинаются всякие вопросы…
У нас в селе жили три еврейские семьи, которые после прихода румыны отправили в рыбницкое гетто. Наш бывший председатель сельсовета Кравец тоже эвакуироваться не успел, поэтому после начала оккупации он прятался в окрестностях села, но уже когда начались морозы, видно, его кто-то выдал, румыны его арестовали и привезли в село. Построили виселицу и решили устроить показательную казнь. Собрали людей и начали их опрашивать, кто пострадал от него лично, но его так никто и не предал, и ни один человек против него показаний не дал. И вы знаете, после этого румыны не решились его казнить, они его просто отправили в рыбницкое гетто. Я знаю, что наши односельчане, бывая по делам в Рыбнице, старались с ним встретиться и передать ему хоть что-нибудь из продуктов. Благодаря этой помощи и сам Кравец, и вся его большая семья смогли пережить оккупацию, и потом так и жили в нашем селе.
А я в Рыбнице после войны был знаком с Николаем Лазаревичем Довидзоном, который был секретарем подпольной комсомольской ячейки Рыбницкого гетто. Ему тоже посчастливилось там выжить, и потом он геройски воевал в нашей 41-й дивизии…
Я знаю, что в Дубоссарах есть большое захоронение казненных фашистами людей. Там выкопали одиннадцать больших рвов и закопали в них около десяти тысяч расстрелянных людей, но не только евреев, но и многих других… Уже не помню, в каком году на траурный митинг, посвященный этим трагическим событиям, приезжал один человек из Израиля. Он выступал и рассказал, как ему тогда «повезло»: он упал в ров даже не раненный и смог выбраться из него только через три дня…
– А вас не могли выдать, ведь вы тоже были комсомольцем, активистом советской власти?
– Могли, конечно, но вот не выдали. Не знаю, я думаю, что просто все уважали моего отца, он пользовался у людей большим авторитетом, наверное, это сказалось.
Но во время оккупации произошел один случай, и если бы не мой дядя, то, думаю, мы бы с вами сейчас не сидели и не разговаривали… Мой родной дядя, который в нашем селе до войны был секретарем сельсовета, был заядлый рыбак, и один раз он со своим товарищем, как обычно, рыбачил на берегу Днестра. И прямо на него с правого берега приплыла лодка, в которой было два человека и, как оказалось, искали меня. Они были из того самого села Валя-Русулуй, в котором я работал до войны, и приехали со мной рассчитаться…
Как раз в тот период, что я работал, там репрессировали из числа кулаков несколько человек, около десятка, их выслали тогда вместе с семьями. Прошло уже столько лет, но я могу поклясться, что совесть моя чиста, и греха на мне никакого нет, ведь мне было всего семнадцать лет, в селе я был абсолютно новый человек, и от меня в этом вопросе совершенно ничего не зависело, а единственная моя вина была в том, что мне поручили составлять списки арестованных. Но те двое, видно, считали по-другому и поэтому приехали со мной поквитаться… Но мой дядя, когда понял, зачем они приплыли, все же как-то смог их убедить, что я ушел вместе с Красной Армией, и тогда они сразу уплыли обратно. Все-таки я, наверное, родился «в рубашке», потому что мне так крупно повезло… Ведь если бы они не попали именно на моего дядю или бы он не смог их убедить, то они или сдали бы меня полиции, или сами бы «решили вопрос»…