Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»
– С армией Каминского что случилось?
– Армия Каминского была отдельно и от власовцев, и от Родионова. Те назывались РОА, а он – РОНА – русско-освободительная народная армия. Формировались они на станции Локоть Орловской области. Он инженер спиртзавода, перешел на сторону немцев, организовал отряд, потом бригаду: три стрелковых полка, один артиллерийский. Когда там немцев стали гнать, его пустили против партизан. Он замахнулся далеко. Написал даже Конституцию России. Там был такой пункт: «Временной столицей России считать Лепель». Потом партизанское командование послало ему письмо. Нашли, как его передать о том, чтобы он сделал так, как Родионов. Он опубликовал письмо и свой ответ в печати: «Он верно служит России в союзе с доблестной немецкой армией, которая принесла освобождение от большевизма». Тогда за ним стали охотиться. На западе по дороге на Докшицы сделали удачную засаду, разгромили полк, но он уцелел. Потом, по-моему, его поймали и судили. У него было много офицеров, которые тайно держали связь с партизанами. Они хотели перейти к партизанам, но кто-то выдал, и их арестовали и расстреляли.
– Лобанка любили больше, чем Дубровского. Почему?
– Конечно. Он был высокообразованный, эрудированный, человечный.
Однажды брали город Глубокое. Ну, не получилось. Дубровский раскричался: «За чем вы сюда пришли?! Хлеб на г… переделывать! Взять!» Лобанок его увел. Там, где можно, то можно. Через силу – нельзя.
– Перед войной тяжело жилось?
– Я вспоминаю время перед войной как праздник. Жили с песней. В колхозе ничего не получали, а жили с песней. Ночью работали. В нашей местности было самое дорогое – льноволокно и льносемя. Чтобы сберечь льносемя, люди возили не днем, а ночью, чтобы оно немножко сжалось. По своей инициативе. Молотили ночью. Такой подъем, песни. Как вспомню! В нашей деревне каждое воскресенье вечер самодеятельности. Клуба не было. В коровнике сделали сцену. Был свой оркестр. Самодеятельность. После сева – праздник колхозный и не напивались. Это было как во сне.
– А репрессии?
– В округе много было выселено семей, но в нашей деревне не было завистливых и вредных людей, потому и репрессий не было.
– Это не повлияло на партизанское движение? Немцы были хуже, чем советская власть?
– Конечно, хуже.
– Награждения были в партизанах?
– Официально представляли, но не вручали. После окончания войны – награждали. В основном всех наградили, кого медалью, кого орденом.
– Не было такого, кто не был в партизанах, а выдавали себя за партизан?
– Были. Не буду называть.
– Какие у вас награды?
– Орден Красного Знамени. Медали «За боевые заслуги», «За взятие Берлина», «За Победу над Германией». Два ордена Отечественной войны.
– Как погиб командир вашего отряда Короленко?
– Пошли с заданием на железную дорогу. Возвращались назад, уже вошли в партизанскую зону. Разведчик: «Кто-то двигается». – «Да нет! Вперед, за мной!» А там засада немецкая. Девять человек положили.
А этот разведчик, Шарлай. Вот счастье человеку. На ремне была привязана лимонка. Пуля попала в лимонку и рикошетировала. Не попала во взрыватель. Когда пришел в отряд, посмотрели: полушубок, гимнастерку, даже нательную рубашку пробило, а тело – нет! Потом, правда, погиб.
– Личное оружие какое было? Что предпочитали – наше или немецкое?
– Я предпочитал наше – меньше ограничений по боеприпасам, проще разбирается. В армии у меня был трофейный «вальтер» – замечательный пистолет. «Парабеллум» отлично отцентрован, вниз не тянет, как ТТ, центр веса у рукоятки, очень устойчивый в руке.
У меня сначала была винтовка, спрятанная моим дядей, который тоже вышел из окружения. Как штрих человечности Лобанка. Мы с моей женой из одной деревни. Уже близко знали друг друга. В отряд ушел. Хотелось встретиться. Надо на свидание сходить. Километров 15–20. Надо же какой-то предлог найти. Командир отряда – Короленко тогда был. Говорю: «Мне надо в деревню, забрать винтовку». – «Потом возьмешь». Пошел к Лобанку. Лобанка все называли Володей, он был более гуманным и демократичным: «Володя, мне надо сходить в деревню». – «А что там?» – «Взять винтовку». – «А винтовка какого цвета: светленькая или темненькая?» – «Светленькая!» – «К утру придешь?» – «Приду». – «Смотри. Придешь, доложишь».
– На фронт вы когда попали?
– В декабре 1944-го меня призвали. Учился три месяца в Черновицах в запасном полку. В начале апреля – на фронт. Белорусский военный фронт, Первая танковая армия Катукова. Участвовал в прорыве на Берлинском направлении около Кюстрина.
– На Кюстринском плацдарме были?
– Шли через Зееловские высоты. Там тяжелые бои были. Пересеченная местность и сильно укрепленная, с большим количеством закопанных танков. Первыми шли танки, мы их сопровождали. Ничего не могли сделать. Башня стоит круглая. Ее не возьмешь никак. Если только в щель попасть, чтобы заклинило. Там было танковое кладбище – большие потери.
В Берлине поддерживали танки. Штурмовая группа фактически. Танк, а дальше мы. Наш взвод поддерживал танковую роту, а потом танковую бригаду. А в этой бригаде – 3–4 танка.
Но была такая инициатива. Я помню в начале войны – растерянность, паника. А тут солдаты сами проявляли инициативу, сами находили цели. Это была другая армия. В начале войны солдата надо заставлять вести огонь, наблюдать. Запрещалось бросить пушку, а зачем возле нее сидеть, если огонь угрожающий? Надо спрятаться, а потом подскочить, выстрелить… Идет бой за улицу, а на соседней уже гармошка играет. Победа!
– Каковы были отношения с мирным населением?
– У них был голод. Еще были бои, а наша армия организовывала пункты питания местного населения. Солдатские кухни день и ночь варили и кормили. В первую очередь женщин, детей, стариков. Когда бои закончились, сколько туда хлеба перешло – эшелонами. Мы на себя взяли всю власть. Наши комендатуры. Я там был до сентября 1946 г., не было ни одного диверсионного акта. Война закончилась и все. А в Польше в нас стреляли.
– Отношение солдат к немцам?
– Это наша сила. Люди, столько пережившие горя, не озверели. Может быть, отдельные случаи были, не массовые. Массовое явление – благорасположение, относились с уважением.
