Василий Митрофанов - С крылатыми героями Балтики
Дмитрий Иванович пользовался репутацией интересного собеседника. Надо сказать, что на редкость удачно, психологически удивительно совместимо, подобрался руководящий состав 1-й эскадрильи: командир, его заместитель, комиссар. Все они были великими оптимистами, не умевшими, казалось, унывать ни при каких обстоятельствах. Но главное, конечно, что их крепко объединяло, это глубокое знание каждым своего дела, чувство долга, обязательность, надежность во всем, И в большом, и в малом.
Я отбыл на санитарной машине к месту, отмеченному на карте Анатолием Козьминых, и вскоре был в расположении зенитной батареи. Там сказали: "Летчик жив! В сознании! Находится в Колтушах. Его отнесли туда бойцы-зенитчики. На их глазах все произошло. Они первыми подбежали и оказали помощь".
Луч надежды уже засветился, настойчиво пробившись сквозь тьму неведения о судьбе Зосимова. Каков действительный характер повреждений? Какова их опасность для жизни, выздоровления и возвращения в строй? Все это продолжало волновать меня.
И вот я у цели. Вот он - наш Зосимов! Живой! Он улыбается, сердечно меня приветствует и тут же переходит к делу. Сначала, как и Павлов, интересуется остальными. А потом, без паузы, начинает рассказывать обстоятельства случившегося с ним несчастья. Остановить Зосимова было невозможно.
В отличие от несколько апатичного и вялого поначалу Павлова Зосимов был возбужденным. Он говорил необычно торопливо хрипловатым голосом простуженного человека. Необычным, сбивчивым казался и строй его возбужденной речи. Ему, видимо, хотелось сказать многое и как можно скорее. Потому фразы получались короткими, не всегда законченными, отрывистыми:
- Немного попало. Так, вроде порядок. А вот костомаха. Отказывает, говорил он, показывая взглядом на поврежденную ногу. - Куснули малость. Фрицы проклятые! Но ничего. Обойдется. Мы тоже дали им прикурить!
Летчик все время менял положение в постели, не находя удобного места. Он постоянно хотел пить. Временами ему становилось холодно. Он просил потеплее укрыть, но не касаться ожогов: это страшно болезненно. Пульс частый, слабый, кровяное давление низкое. Температура немного повышена. У Зосимова были ожоги лица, рук, задней поверхности правой ноги. В области лба и волосистой части головы - ссадины, ушибы с кровоподтеками. Задняя поверхность обожженного бедра поражена множеством мелких металлических осколков, глубоко засевших в толще мягких тканей. Это так называемое "обожженное ранение", особенно опасное из-за возможности развития микробов в ране. Обращал внимание небольшой отек правого бедра. Оно было толще левого на один-полтора сантиметра. Площадь ожога, оказавшегося, к счастью, поверхностным, составляла около пятнадцати процентов поверхности тела. Ожоги таких размеров относятся к обширным. Они нередко носят угрожающий для жизни характер. Особенно у тех, у кого, подобно Зосимову, ожоги сопровождались большой нервно-психической травмой.
В ходе схватки, о которой я уже знал от Павлова, самолет Д. И. Зосимова был подбит, а сам он ранен осколками в правое бедро. Когда, возвращаясь домой, он находился по эту сторону линии фронта, самолет загорелся. Следовало бы, казалось, выброситься с парашютом. Высота позволяла. Но Зосимов этого не сделал. Он решил попробовать спасти машину. Вероятно, трудно представить себе более рискованное решение. Чтобы с этим согласиться, надо немного вдуматься. В самом деле; в столь критической обстановке, когда подбитый самолет уже горел и мог в любой момент взорваться, летчик решает спасти дорогостоящую машину Як-1. В этой ситуации летчику не изменило понимание того, что вверенным ему народом оружием он должен дорожить. Вот почему Зосимов не прыгнул сразу. Шансы на спасение самолета летчик считал ничтожно малыми - не более одного процента из ста. Зосимов мог этого не делать, и никто его не упрекнул бы. Но решение принято.
Зосимов эволюциями сбивал пламя. Не получалось. Огонь проник в кабину, обжигая лицо, руки. Загорелись гимнастерка, парашют, брюки. Горячий воздух перехватывал дыхание. Хотя и открыт фонарь, дышать все труднее. Он уже понимал, что самолет не спасти. Попытка сделана, совесть чиста, теперь прыгать! Но, увы, поздно. Высоты нет. И ее уже не набрать для прыжка Выход один - садиться на горящем самолете.
Зосимов повел горящий самолет на посадку. Скорость огромная. Крайне острая и скоротечная аварийная обстановка не позволила погасить ее до нормальной посадочной скорости. В распоряжении летчика мгновения, считанные секунды. А успеть надо многое, чтобы максимально обезопасить встречу с землей. Она не только стремительно приближалась, но и плохо просматривалась из-за огня и дыма. Летчик действует четко. Навыки, доведенные до автоматизма, срабатывали безотказно. Отстегнул привязные ремни, чтобы на земле поскорее выбраться из огня. Руку перенес на прицел. Иначе, ударившись о приборную доску, можно потерять сознание и, не будучи в состоянии действовать, сгореть вместе с машиной. Надо было спешить, чтобы опередить взрыв. Теперь он неминуем, хотя зажигание и выключено.
В момент удара на фюзеляж с громадной силой рвануло вперед. Противодействовать инерции - вне человеческих возможностей. Искры посыпались из глаз летчика, но сознания он не лишился. Самолет продолжал брюхом ползти по земле, но уже без Зосимова. Он вовремя вывалился из кабины, угодив в канаву, полную грязи. По канаве, будто специально подвернувшейся для укрытия, летчик спешил отползти как можно дальше. Вероятно, не прошло и минуты, как с грохотом взметнулось огромное пламя с клубами дыма. Летчика оно не задело.
- Зося успел тютелька в тютельку, - заключил свой рассказ Зосимов.
У Зосимова имело место возбуждение центральной нервной системы, характерное для начальных проявлений одного из осложнений ранения - шока. Тревожила меня опасность его углубления, когда состояние возбуждения, истощаясь, может переходить в следующую, более опасную для жизни стадию шока. Ей присуще не возбуждение, а угнетение функции центральной нервной системы и других жизненных функций организма. Сидя у постели Д. И. Зосимова, я, разумеется, не знал, что сложная и не до конца исследованная проблема шока меня увлечет и станет в послевоенные годы темой моих научных работ.
- Доктор, ты, конечно, думаешь: почему Зося не прыгнул сразу? Да? Скажу. Чтобы помочь тебе понять летчика. Ты ведь к этому стремишься? И правильно. Инженер машину понимает. А ты по части нашего брата разуметь должен. Сказ один, доктор: характер летчика не позволил действовать иначе, - говорил необычно торопливо Зосимов все тем же хрипловатым голосом. - Где-то у Горького сказано, что женщина без характера - это все одно, что хлеб без соли. А я скажу так: летчик без характера гораздо хуже той бабы. Без характера летчику, да еще истребителю, никак нельзя, - рассуждал Зосимов, неоднократно за свою боевую жизнь доказавший, какая могучая сила заключена в его характере.
