Александр Бек - Талант (Жизнь Бережкова)
Я развернул чертеж. На письменный стол Жуковского лег первый набросок мотора "Адрос".
С мальчишеских лет я привык, зная доброту Николая Егоровича, делиться с ним всеми своими конструкторскими выдумками. В Орехове, бывало, изобразишь что-нибудь на бумаге - и к нему. До конца жизни Жуковский сохранил способность удивляться. Рассматривая мои детские проекты, он обычно с удивлением прищелкивал языком. Потом говорил: "Знаешь, Алеша, это интересно. Очень интересно". Или иначе: "Знаешь, это сомнительно. Это, пожалуй, не пойдет". Затем начинались необыкновенно увлекательные для меня разговоры.
Объясняя Жуковскому идею мотора, я с волнением ожидал, что же он скажет: "интересно" или "не пойдет"?
- Интересно, очень интересно! - произнес Николай Егорович. Оставь-ка это мне до завтра, чтобы я подумал.
Но по его глазам я видел, что Жуковский не заинтересовался. Он смотрел на меня ласково, но рассеянным, отсутствующим взглядом, думая явно о другом.
- Оставь это до завтра, - повторил Николай Егорович.
В его тоне слышалась просьба. Он словно просил меня, стесняясь сказать это прямо: "Сделай милость, не мешай мне, пожалуйста, сейчас".
Однако страсть, как известно, беспощадна, и страсть конструктора тоже. Уловив деликатную просьбу Жуковского, я, не дрогнув, произвел новый натиск:
- Николай Егорович, это не пустая выдумка. Есть коммерсант, который потратится на такой мотор. Эту вещь возьмет Подрайский для амфибии.
- Как? Для чего?
У Жуковского невольно вырвался этот вопрос, но взгляд по-прежнему был умоляющим, взглядом он опять попросил: "Избавь меня от этого!" Нет, Николай Егорович, не могу избавить.
- Разве вы не знаете? Только, Николай Егорович, это абсолютнейшая тайна. Меня отправят пожизненно на каторгу, если... Видите ли, Николай Егорович, придумана такая штука...
Тут же на листке бумаги я нарисовал амфибию с десятиметровыми колесами и постарался пострашнее рассказать, как это чудище будет действовать на войне.
- Интересно, - вяло проговорил Жуковский.
- Для этой махины пока нет мотора. "Гермес" слабоват... А я, Николай Егорович, сконструирую свой мотор так, чтобы по габаритам он сразу годился бы и для самолета Ладошникова...
- Для Ладошникова?
Пристально взглянув на меня, Жуковский взял со стола принесенный мной набросок и стал его рассматривать, отодвинув на вытянутую руку от слегка дальнозорких глаз. Я поспешил объяснить придуманную мной новую схему. И вот наконец-то, наконец-то Жуковский несколько раз удивленно прищелкнул языком. Потом оглядел меня, опять перевел взгляд на эскиз и опять прищелкнул.
- Знаешь, Алешка, это... - произнес он и приостановился.
По его взгляду, по тону я уловил: он уже не отсутствовал, он ясно видел чертеж.
- Это интересно! Это очень интересно! - с тем же выражением закончил Жуковский.
Третий раз он повторял эти слова, но теперь они были сказаны так, что меня словно подбросило ударом электрического тока. Захлебываясь, я выложил Жуковскому свои затруднения.
- Ганьшин отказывается делать расчет, - говорил я. - Сомневается в себе... А я ничего не могу, если нет расчета.
- Ну, это у него меланхолия, - сказал Николай Егорович. - Он отлично с этим справится... Хотя...
Вновь вытянув перед собой руку с эскизом, Жуковский опять всмотрелся. Потом вдруг засмеялся.
- Ай-ай-ай, что выдумал! - воскликнул он. - Да, тут есть кое-какие сложности. Интересно! Ты сам не понимаешь, до чего эта задачка интересна...
Его глаза загорелись. Жуковский был пойман. Жуковский увлекся.
Он поглядел на письменный стол, на листки, лежавшие у его ног, что-то досадливо пробормотал, расчистил на столе перед собою место, положил чистую страницу и сказал:
- Ладошникову еще ничего не говорил? Ну, пока не говори. Оставь мне это до завтра. Я этим немного позаймусь.
Выходя из его кабинета, я едва удерживался, чтобы не подпрыгнуть.
31
Рассказывая вам об этих давно ушедших временах, о приключениях моей юности, я порой сам поражаюсь, как удержались в памяти всякие мелочи.
Например, отлично помнится, что на следующий день пришлось воскресенье. А по воскресеньям Николай Егорович никуда не ездил. Утром я явился в Мыльников переулок и черным ходом проник в кухню. Старушка Петровна жарила в шипящем масле пирожки - Николай Егорович любил это блюдо к завтраку.
- Здравствуйте, - произнес я. - Николай Егорович не вставал?
Старушка всегда знала, что делается в доме. Увидев меня, она разволновалась.
- Как вам не стыдно, Алексей Николаевич? Что вы с ним сделали? Что вы ему дали?
- А что случилось?
- Вы ему что-то дали, и он не спал до пяти часов утра. Все мы бережем Николая Егоровича, а вы... Идите, пожалуйста, из кухни...
Ускользнув от разгневанной Петровны, я уселся в столовой на диван. Там адски медленно накрывали на стол. Появился кипящий самовар, появилась Леночка, я отвечал ей невпопад, слыша сквозь стены, как ходит, как умывается Николай Егорович. Наконец он вышел к завтраку. Я встретил его умоляюще-вопросительным взглядом.
- Не готово, Алеша, не готово, - улыбаясь, сразу объявил он. Придется еще сегодня посидеть.
И, посматривая на пирожки, Жуковский с удовольствием потер руки.
Все воскресенье он просидел над задачей. Я целый день дежурил в доме в Мыльниковом переулке. К вечеру Жуковский сам разыскал меня в какой-то комнате.
- Пойдем, Алеша. Готово, - сказал он.
Я увидел его довольную улыбку. Глаза были добрыми-добрыми. В кабинете Жуковский протянул мне исписанную стопку листков. Это был полный расчет моего мотора. Я моментально заглянул в последние страницы, то есть, как говорят школьники, "в ответ". Заглянул - и обмер. Оказалось, что при вращении моих противовесов, они описывают сложную кривую. Я и не подозревал об этой кривой, хотя собственноручно, как вы знаете, построил лодочный мотор по такой же схеме. Но одно дело маленький мотор, где я все подгонял по месту, и совсем другое - самый мощный по тем временам авиационный двигатель. Если бы Жуковский не отыскал на своих листках этой кривой, вся конструкция не работала бы... На этих листках Жуковский вычислил размеры всех основных частей мотора, рассчитал скорости вращения, исходя из мощности триста лошадиных сил, - в общем, если сказать коротко, благословил мое дерзание. Я излил Николаю Егоровичу восторг и благодарность.
- Ну, ну, чего там, - сказал он и улыбнулся. - Теперь можешь идти к Ладошникову.
- Еще бы! - вскричал я. - "Лад-1" теперь взлетит... И "Касатка" пойдет.
- "Касатка"? А, амфибия...
- Кстати, Николай Егорович, как вы думаете: эта амфибия сможет действовать на войне?
- Не знаю... Машина будет двигаться, а как она станет действовать на войне, в этом, Алеша, я ничего не понимаю. - И, сразу помрачнев, нахмурившись, он повторил, отрывисто буркнул, явно отстраняя разговор о войне: - Не понимаю...
