Евгений Витковский - На память о русском Китае
«В том же Франкфурте печатается моя шестая книга лирики „Качель“. Это будет книга исключительно религиозных поэм и стихов (96 страниц). Жаль, что <…> „Качели“ Вы не увидите, но проси́те Золотую Лидó переписать для Вас эту книгу (почти все книги у нее уже есть, дело только в их порядке».
Странное это было десятилетие — 1957–1967 годы, мне ли о нем судить теперь? Именно тогда, в 1959 году в Рио-де-Жанейро Марсель Камю заканчивал съемки величайшего из бразильских фильмов «Чёрный Орфей» по пьесе Винисиуса Мораэса, драматурга и поэта (1913–1980) — по иронии судьбы, год в год ровесника Перелешина. В этом фильме идет почти непрерывный — и насквозь трагичный — карнавал, только Копакабана видны не «анфас», а с вершин окружающих гор, не только Корковадо (Горбун-горы, — кстати, она часто видна на горизонте по другую сторону залива). Захочется ли вам в этот райский город? Сомневаюсь. Но для Перелешина это была «третья и последняя родина», где меньше чем через десять лет вернулось к нему поэтические дыхание. Даже и не знаю, видел ли Перелешин «оскарносный» «Черный Орфей». Но мне в понимании души Валерия Францевича этот фильм дал весьма много. Кстати, присмотритесь — как красивы бразильцы. Для Перелешина это значило много, это послужило дополнительным импульсом его поэзии. Но — сильно позже.
А там-то в СССР кто бы тогда «Черный Орфей» показал?..
Да, время делало из нас самиздатчиков — вне зависимости от того, жили мы в Рио-де-Жанейро или в Краснодаре. Позже, когда в середине 70-х годов цензура писем на какое-то время несколько ослабела, Перелешин проделал трюк, равного которого не упомню в своей жизни, ни в чьей-либо еще. Дело в том, что я по всей вероятности — последней из вышедших на русском языке авторской книгой стихотворений был четвертый поэтический сборник Перелешина — «Жертва». Для обложки книги уже не было никакой бумаги, кроме папирусно-желтой, а для надписи на ней — никакой краски, кроме зеленой («Вышла яичница с луком» — шутил автор, и не он один). Сам Перелешин давно уже находился в Пекине, заботы об издании легли на его мать, Е. А. Сентянину. И… случилось так, что изрядная часть тиража книги перебралась сперва к автору в Шанхай, затем в Гонконг, а затем дождалась 1970-х годов в Рио-де-Жанейро. Перелешин разрезал книгу по корешку, и стал, складывая пополам, пересылать мне по страничке эту книгу: чудо случилось: по одной страничке книга собралась у меня вся. Я отдал ее великому библиографу (а в те времена еще и великому мастеру переплетного дела) Льву Михайловичу Турчинскому. Он согнул обложку на миллиметр или два, и авиационным клеем ввел в образовавшийся блок все 54 страницы книги. Она и сейчас на моем столе: Валерий Перелешин. Жертва. Четвертая книга стихотворений. Харбин 1944. И уже рукой автора на титульном листе книги приписано: «Дорогому Жене на память о том, чего не было, но что — было. Валерий Перелешин, Рио де Жанейро, 16 сентября 1974 года». И страницы и обложка книги хранят след легкого сгиба пополам — чтобы в конверт вложить можно было. Чем не памятник эпохе?..
Мы много говорили с Перелешиным в письмах о переводах: с его легкой руки я даже португальский язык выучил, но… никогда не переводил бразильских поэтов: только «главных по эту сторону Атлантики» — Камоэнса, Бокажа, Пессоа, ну, и тех, что разрядом поменьше, однако никогда не выходил за пределы Португалии. Перелешин всегда помог бы проконсультировал все непонятные реалии… но мне не хотелось лезть в то, что он заведомо знает лучше меня. А континентальная Португалия была для нас чем-то вроде «оффшорной зоны»: теперь, когда очередной раз издаются стихи великого Пессоа, которого я перевел больше двух тысяч строк, я стараюсь в состав хотя бы десяток переводов Перелешина подложить. Наши школы — «советская» и «эмигрантская» давно перестали существовать как раздельные, так отчего бы и не печататься вместе? Издатели не возражают (особенно потому, что у Перелешина нет наследников и платить никому не надо). Однако в нашем Собрании сочинений понадобился бы еще немалый том для переложений Перелешина с китайского и португальского, с английского и французского — так что без крайней необходимости постараюсь сейчас этой темы не касаться. Надеюсь, что переводы Перелешины еще выйдут отдельно книгой. Эдаким четвертым томом нынешнего собрания сочинений, протом немалым.
Иной раз в его письмах можно найти такие вот краткие и не требующие комментария отзывы о современниках:
«Несмелова я ставлю очень высоко. Дал я разъяснения Глебу Петровича <Струве — Е.В.>, что на Маяковского он слегка похож (мажорностью большинства вещей), но с Северяниным не имеет ничего общего»
«Елагин не ломается и вообще очень сильный и своеобразный поэт. <…> Моя переписка с ним расстроилась после того, как я доказал ему, что его строки о „переплывающих Кассет / на переполненных по горло суднах“ — имеют смысл, которого он не предусмотрел: коли „на кораблях“, так „на судах“, а на „суднах“ — ну, на больничных посудинах…». <Елагин в присланной мне ксерокопии книги «По дороге оттуда» эти строки в 1976 году тем не менее ИСПРАВИЛ! — Е.В.>
«Мишка Волин когда-то еще в Шанхае устроил вечер для того, чтобы выпустить книгу своих стихов. Мы все откликнулись, составили ему программу. Сбор был недурной. А потом я встретил его на улице и спросил о книге. — Знаете, Валерий, я подумал-подумал и решил вместо книги заказать себе костюмчик» <О реакции Волина на мемуары Перелешина «Два полустанка» подробно пишет нидерландский славист в публикуемых в нашем издании воспоминаниях — Е.В.>
«Лидия Алексеева грамотная, но не очень сильная поэтесса».
«На Терапиано я пишу эпиграммы приблизительно дважды в месяц. Очень злые».
Попутно придется развеять еще один невольно возникший миф. Создал его, ничего дурного не замышляя, мой большой друг Василий Павлович Бетаки (1930–2013), которого и процитирую по сетевой публикации (В. Бетаки, «Снова Казанова», часть третья — действие происходит в 1972 году, в доме моих больших друзей, поэтессы Ирины Озеровой и ее мужа Олега Пучкова — в «ближнем Подмосковье», городе Бабушкине, — теперь это просто Москва): «По разным делам, связанным с отъездом, я поехал в Москву. Зашел попрощаться с Ирой Озеровой и её мужем Олегом Пучковым. Он хоть и состоял на партийной работе, но был совершенно своим, надёжным человеком. У Иры с Олегом я, в то мое „прощальное“ посещение, познакомился с Женей Витковским. Он работал тогда на радио, вещал на эмигрантов. Передачи эти всегда начинались словами: „Здравствуйте, дорогие соотечественники!“. Женя знал десятки адресов эмигрантских литераторов во всех странах мира, по должности открыто переписывался с некоторыми из них. Так что он оказал мне неоценимую услугу, снабдив меня адресами в самых разных странах».
