Евгений Витковский - На память о русском Китае
Обзор книги Евгений Витковский - На память о русском Китае
Евгений Витковский
На память о русском Китае
Формула бессмертия
…Я знаю, что рано или поздно вы меня прикончите. Но все-таки, может быть, вы согласны повременить? Может быть, в самой пытке вы дадите мне передышку? Мне еще хочется посмотреть на земное небо.
В. Ходасевич. Кровавая пищаУмереть на полу тюремной камеры — дело для русского поэта обыденное. Умереть в петле, под расстрелом — всё это часть его неотъемлемого «авторского права». Поразмышляешь на такую тему в бессонную ночь — и к утру уверуешь, что подобные права охраняются какой-то конвенцией, подписанной и добровольно ратифицированной не только множеством держав, но и самими поэтами. А вынесенные в эпиграф слова Ходасевича — такой же бред несбыточной мечты, как надежды приговоренного в ночь перед казнью.
Но чудо (которое потому и чудо, что никогда не правило) пусть очень редко, но случается. Сходит с эшафота приговоренный к расстрелу Достоевский. Случайно остается на свободе Андрей Платонов. Выздоравливает от рака Солженицын. Можно бы поставить «и т. д.», да только не будет в том и малого золотника правды — список чудес всегда краток.
Когда бывший офицер царской армии Арсений Митропольский, успевший стать белым офицером армии Колчака, в мае 1924 года решился бежать из Владивостока на сопки Маньчжурии через глухую тайгу и кишащие бандитами и тиграми заросли, чудом было не его желание спасти жизнь, которой его, участника Ледового похода, очень скоро бы в СССР лишили, — чудом было то, что до Харбина, центра русской эмигрантской жизни в Китае тех лет, он все-таки добрался живым и невредимым. Как результат воспоследовала «отсрочка в исполнении приговора» на двадцать один год. Из офицера успел вырасти большой русский поэт, но затем «русское авторское право» его все-таки настигло, и умер он как положено: на полу камеры пересыльной тюрьмы в Гродекове, столице дальневосточного казачества недалеко от Владивостока, — умер в дни, когда в побежденной Японии на руинах спаленных атомными взрывами городов люди продолжали многими сотнями умирать от лучевой болезни, когда эшелоны освобожденных из немецких концлагерей советских военнопленных медленно ползли в районы Крайнего Севера, когда фельдмаршал Геринг, наивно полагал, что в истории никто и никогда фельдмаршалов не вешал, — и в силу этого ему не грозит опасность стать таковым первым, — отчитывался в деяниях, совершенных им на ответственном посту в третьем рейхе… Да и в Японии было то же: Тодзио Хидеки, Итагаки Сейсиро, Хирота Коки, Мацуи Иване, Доихара Кендзи, Кимура Хейтаро, Муто Акира едва ли ждали виселицы. Но дождались. Моря были полны мин, земля — неразорвавшихся снарядов, лагеря и тюрьмы были набиты виновными и невиновными. Одна маленькая смерть безвестного зэка перед лицом таких событий гроша ломаного не стоила.
Арестовали его 23 августа 1945 года в Харбине. Те немногие из числа лиц, близко его знавших, кто оставался в живых (и на свободе), считали, что дальнейшая судьба его неизвестна; в единственной справке о Несмелове, приложенной к единственной советской попытке причислить поэта к числу «печатаемых», было сказано, что поэт «по непроверенным данным умер в поезде, возвращаясь в СССР»[1]. Выдумка, сочиненная моими покойными друзьями для цензуры, оказалась неожиданно близка к истине. В 1974 году отыскался человек, а следом еще двое (их уже нет в живых, но родственники, живущие вне России, просили меня не привлекать к ним лишнего внимания), находившиеся после ареста в одной камере с Несмеловым. Один из трех свидетелей — Иннокентий Пасынков (род. 1918, насколько известно, в Чите; вскоре вывезен родителями в Маньчжурию; 8 сентября 1945 года, после вступления советских войск в Харбин, арестован органами НКВД, депортирован на территорию СССР без следствия и суда. После этапа на Урал отправлен в лагерь, в 1947 году осужден Особым Совещанием к 20 годам лишения свободы по ст. 58/4 («содействие международной буржуазии»). В 1956 году освобожден досрочно со снятием судимости и — как раз накануне нашего знакомства, в 1973 году реабилитирован «за отсутствием состава преступления»), — тоже, кстати, немного поэт — позднее стал медиком, и его письмо от 22 июня 1974 года содержит в себе буквально клиническую картину смерти поэта. Этот документ надо процитировать без сокращений.
«Теперь сообщу всё, что сохранила память о последних днях Арсения Несмелова. Было это в те зловещие дни сентября[2] 1945 года в Гродекове, где мы были в одной с ним камере. Внешний вид у всех нас был трагикомический, в том числе и у А. И., ну, а моральное состояние Вам нечего описывать. Помню, как он нас всех развлекал, особенно перед сном, своими богатыми воспоминаниями, юмором, анекдотами, и иногда приходилось слышать и смех и видеть оживление, хотя в некотором роде это походило на пир во время чумы. Как это случилось, точно сейчас не помню, но он вдруг потерял сознание (вероятнее всего, случилось это ночью — это я теперь могу предположить как медик) — вероятно, на почве гипертонии или глубокого склероза, а вероятнее всего, и того и другого. Глаза у него были закрыты, раздавался стон и что-то вроде мычания; он делал непроизвольные движения рукой (не помню — правой или левой), рука двигалась от живота к виску, из этого можно сделать вывод, что в результате кровоизлияния образовался сгусток крови в мозгу, который давил на определенный участок полушария, возбуждая моторный центр на стороне, противоположной от непроизвольно двигавшейся руки (перекрест нервов в пирамидах). В таком состоянии он пребывал долго, и все отчаянные попытки обратить на это внимание караула, вызвать врача ни к чему не привели, кроме пустых обещаний. Много мы стучали в дверь, кричали из камеры, но всё напрасно. Я сейчас не помню, как долго он мучился, но постепенно затих — скончался. Всё это было на полу (нар не было). И только когда случилось это, караул забил тревогу и чуть не обвинил нас же — что ж вы молчали…»[3]
Редко у кого из русских поэтов найдешь столь полную и клиническую, документированную картину смерти. Немногочисленные в те годы поклонники Несмелова после того, как письмо Пасынкова стало им известно, по крайней мере, знали примерную дату его смерти: осень 1945 года. Она и стояла до недавнего времени в большинстве справочников, ее как последнее, что удалось установить относительно точно, я тоже назвал именно в предисловии к первой книге «избранного» Несмелова, вышедшей в Москве[4]. Документ этот получил широкую известность. Добавлю, что с И. Н. Пасынковым я общался еще в 2009 году: он жил в Москве, особым здоровьем похвастаться не мог, но пребывал в твердом рассудке. Скончался он 4 августа 2011 года, похоронен на Кузьминском кладбище в Москве.
