Альберт Вандаль - Второй брак Наполеона. Упадок союза
II
К настоятельным просьбам, которые опирались на по крайней мере двадцать раз повторенных обещаниях, Наполеон примешивал даже призыв к воинской чести и политической честности. Но имел ли император право ссылаться на эти высокие понятия после того как он сам, в продолжение предыдущего года увертками и двусмысленным поведением внедрил сомнение и подозрения в душу Александра? Теперь, когда нам потребовалась помощь России, царь не знает, оказать ли нам по первому же требованию свое содействие или отказать. Он поступает так, как свойственно бесхарактерным людям: чтобы избавиться от затруднения принять определенное решение, он откладывает его до последней возможности. Даже и теперь он отказывается признать неизбежность войны с Австрией – войны, с которой не мирятся ни его совесть, ни его политические принципы, и которую, если обстоятельства неизбежно вынудят его к ней, он будет вести против своего желания. Он вовсе не желает готовиться к ней; для него это тягостная гипотеза, от которой он предпочитает отвести свои взоры. Итак, он уклоняется от того, чтобы принять определенное решение, он всячески избегает его, и теперь, в свою очередь, пользуется политикой оттяжек. Недавно Наполеон заставил его долго ожидать положительной уступки за счет Турции. Он отсрочивал свой ответ России с месяца на месяц. Теперь Александр отплачивает ему той же монетой и, в свою очередь, начинает игру, в которой справедливо упрекал своего союзника; но, правда, пользуется при этом совсем другими приемами. Чтобы избавиться от преждевременного решения, Наполеон пользовался необычайными, поражающими ум и воображение средствами, в которых отражалась его собственная личность. Он рисовал в будущем ослепительные, чарующие картины, говорил о разделе Востока, о переделке целого мира. Александр, чтобы отдалить трудное для него решение, изощряется в искусстве мелких средств, в искусстве комплиментов и фраз. В этом искусстве он проявляет изобретательность и неподражаемое изящество, чуть не гениальность.
Его отношения к нашему посланнику за это время представляют большой интерес для наблюдателя. Никогда еще в Зимнем дворце не обращались с Коленкуром дружелюбнее, никогда не видели в нем столь желанного гостя за столом. Он обедает два-три раза на неделе у Его Величества, разделяя эту честь с маленьким интимным кружком, который составлял обычное и привилегированное общество царя. В присутствии гостей Александр пользуется всяким случаем для прославления Наполеона и Франции; он выставляет на вид свою преданность союзу, свое желание нерушимо сохранить его и исполнить по отношению к нему все обязанности. Но вся эта ни к чему не обязывающая любезность служит ему только средством подготовить и облегчить задачу, которая представится ему тотчас же после обеда в кабинете, где он будет находиться с глазу на глаз с Коленкуром и где ему придется кротко сопротивляться посланнику, требующему не призрачного, а вполне определенного согласования мероприятий против Австрии. Чем неопределеннее и двусмысленнее будут его деловые разговоры, тем более разговор за обедом приобретает отпечаток сердечности. Он сыплет многообещающими фразами, которые искусно обходит в беседе о делах; устраивает по адресу Франции целый ряд задушевных, лестных, в высокой степени дружественных демонстраций, но они назначаются только для того, чтобы прикрыть отрицательный характер его истинных намерений.
Началось с возвращения Румянцева, которое дало повод к характерной сцене. Когда вернувшийся из странствования министр в первый раз встретился с нашим посланником за царским столом, он должен был подробно рассказать о своем пребывании в Париже. Александру доставляло особое удовольствие заставлять его говорить о Франции и выдвигать в его рассказах на первый план то, что могло польстить самолюбию француза. Граф понял желание царя и в совершенстве сыграл свою роль. Слух о его восторженных отзывах о Наполеоне ходил по всему городу; как образчик приводили следующее его изречение: “Когда беседуешь с императором Наполеоном – чувствуешь себя настолько умным, насколько это ему заблагорассудится”.[82] Во дворце у царя Румянцев расточал похвалы всем членам императорской семьи и правительству; он ничего не пропустил и никого не забыл. “Он все время говорил о Париже, говорил и в салоне перед обедом и за все время обеда. Он много рассказывал про Мальмезон, про императрицу, про ее милостивое обращение, про голландскую королеву, про ее доброту и любезность, про красоту принцессы Полины, про большое и изящное представительство двора. Затем он заговорил о министрах, причем особое внимание обращал на ум Фуше, на любезность и гениальность князя Беневентского и на удовольствие быть в его обществе. (Со времени события 28 января эти комплименты не достигали своей цели). Он был неистощим в похвалах и несколько раз повторял: “Всякому, кто хочет изучить “что бы то ни было и в каком бы то ни было направлении, следует ехать в Париж…” Император постоянно наводил разговор на Париж, а граф поддерживал его, как человек, который понял любезное намерение своего государя. Императрица вмешивалась в разговор несколько раз…”.[83] “После обеда, – продолжает Коленкур в своем донесении, – император удостоил позвать меня в кабинет”. Здесь, как всегда, не изменяя раз принятому тону, он уверял его сперва в своей верности и преданности императору; затем, переходя к Австрии и уже менее уверенным тоном, выразил желание ничего не ускорять. Коленкур дал заметить, что положение вполне точно определяется поведением, усвоенным в последнее время в Вене. Хорошо осведомленный об обстоятельствах дела, он указал на факты, привел массу подробностей и в заключение из воинственного спектакля, дававшегося Австрией, сделал вывод о неотложной необходимости для франко-русского союза готовиться к войне и собирать свои силы. “Я говорил, писал он Наполеону, – о больших скоплениях войск в Богемии и на реке Инн, наконец, ибо всем, что происходит, с целью убедить Его Величество, что ввиду того, что война ожидается с минуты на минуту, наступило время решить, что делать; что Вашему Величеству необходимо знать теперь же, по какому направлению и в каком количестве будут действовать русские войска, затем, вступят ли они в Трансильванию и в Галицию тотчас же, как получатся известия об открытии враждебных действий. Я дал ему понять, что операции Вашего Величества и главное направление войск по необходимости будут зависеть от согласования действий и количества, равно как и от расположения сил, которые введет в дело Россия, что враждебность Австрии, установленная с давних пор, не оставляет места сомнению относительно ее намерений…”
